Меня охватил страх, такой же сильный, как при Синуите, когда люди Уббы построились в шеренгу, выставили перед собой щиты и двинулись убивать нас. Я прикоснулся к молоту Тора, висевшему у меня на шее, вознес молитву Хёду, сыну Одина, слепому богу ночи, и только после этого двинулся дальше, пригибаясь в тех местах, где потолок нависал слишком низко. Позади меня быстро таял сумеречный свет. Мои глаза привыкли к полумраку, и я видел, что ступаю по гальке, которая громко хрустела у меня под ногами. С каждым шагом становилось все холоднее. Своим шлемом я не раз чиркал по потолку. Я снова сжал в кулаке молот Тора, уверенный, что эта пещера – один из входов в подземный мир, туда, где раскинулись корни Иггдрасиля и где три норны определяют наши судьбы; что это идеальное обиталище для цвергов и эльфов, для разных созданий тени, которые терзают наши жизни и насмехаются над надеждами простых смертных. Я был напуган до крайности.

Оскальзываясь на камнях, я продвигался вперед почти ощупью. Наконец почувствовал, что коридор закончился и я нахожусь в просторном зале, в котором любой звук отдавался гулким эхом. Впереди различил мерцание света и в первое мгновение решил, что зрение играет со мной плохие шутки. Снова дотронулся до молота и сжал рукоять Вздоха Змея. Замер и прислушался. Я смог различить только плеск воды, ни один звук не свидетельствовал о том, что в зале, кроме меня, есть еще кто-то. Крепче сжав рукоять, я взмолился слепому Хёду, чтобы он провел меня по этой кромешной тьме.

А потом появился свет.

Совершенно неожиданно. Это был слабый проблеск ситной свечи, но до этого момента его скрывала ширма, которую вдруг быстро подняли. В непроглядной темноте крохотный дымящийся язычок пламени показался мне ослепительно-ярким.

Ситная свеча стояла на камне с ровной, как у стола, поверхностью. Рядом лежал нож и стояли чашка и миска. Огонь освещал помещение до самого потолка, с которого свисали камни. Они были странной формы и очень светлыми, такими, что было похоже, будто это внезапно застыла вода, скованная морозом. Все это, в том числе и «жидкие» камни, подернутые серым и голубым, я увидел в одно мгновение и только потом перевел взгляд на существо, сидевшее у камня-стола и наблюдавшее за мной. В темноте колдунья казалась черным темным облаком, тенью, силуэтом, чудовищем, но, по мере того как мои глаза привыкали к свету, я все отчетливее видел, что она крохотная, хрупкая, как птичка, и древняя, как время. Ее лицо было настолько темным и морщинистым, что выглядело как кусок старой кожи. Подернутые сединой волосы закрывал капюшон от грязного черного плаща. Передо мной было уродство в человеческом обличье, женщина-чудовище, ведунья, Эльфаделль.

Я не двигался, а она не заговаривала. Просто смотрела на меня не моргая, и я ощущал, как в душе ворочается страх. А потом она поманила меня похожим на коготь пальцем и прикоснулась к пустой миске.

– Наполни ее, – велела она. Ее голос походил на шелест осенних листьев.

– Наполнить?

– Золотом, – ответила старуха, – или серебром. Но до краев.

– Ты хочешь еще больше? – возмутился я.

– А ты хочешь все, Кьяртан из Кумбраланда, – сказала она, правда сделав крохотную паузу, прежде чем произнести имя, как будто она догадывалась, что оно ложное, – поэтому да. Я хочу еще больше.

Я едва не отказался, однако меня пугало ее могущество, поэтому я достал все серебро из своего кошеля, пятнадцать монет, и положил их в деревянную миску. Она довольно усмехнулась, когда монеты звякнули.

– Что ты хочешь знать? – спросила она.

– Все.

– Придет время жатвы, – небрежно произнесла она, – потом наступит зима, после зимы настанет пора сева, потом снова будет жатва и новая зима, и так до скончания времен, и люди будут рождаться и умирать, и это все.

– Тогда скажи мне, что я хочу знать, – заявил я.

Она поколебалась и едва заметно кивнула.

– Положи руку на камень, – велела она и покачала головой, когда я положил левую руку на холодную поверхность камня. – Ту, которой ты держишь меч, – уточнила Эльфаделль, и я покорно положил на камень правую руку. – Переверни, – бросила ведьма, и я перевернул руку ладонью вверх.

Пристально вглядываясь мне в глаза, она взяла нож. На ее губах блуждала полуулыбка, и мне очень хотелось убрать руку, но едва я шевельнулся, как она резким движением полоснула ножом по ладони, от большого пальца к мизинцу, потом еще раз, крест-накрест. Я смотрел, как из двух надрезов сочится кровь, и тут вспомнил крестообразный шрам на руке Зигурда.

– А сейчас, – сказала она, откладывая нож, – сильно ударь по камню. – Она пальцем ткнула в самый центр камня. – Вот сюда.

Я со всей силой ударил по камню, и на его гладкой поверхности в окружении кровавых брызг появился отпечаток ладони, обезображенный красным крестом.

– А теперь молчи, – приказала Эльфаделль и движением плеч сбросила плащ.

Оказалось, что под ним она абсолютно голая. Тощая, с бледной кожей, уродливая, дряхлая, дрожащая и голая. Ее груди напоминали пустые кошели, кожа была морщинистой и покрытой желтыми пятнами, а руки – костлявыми. Она распустила волосы, которые до этого были собраны на затылке, и серо-черные пряди рассыпались по ее плечам, как у незамужней девицы. Она была пародией на женщину, она была ведьмой, и меня пробивала дрожь омерзения от этого зрелища. Эльфаделль, казалось, не замечала моего взгляда, внимательно всматривалась в кровь, поблескивавшую в тусклом свете. Внезапно пальцем размазала кровь по камню.

– Кто ты? – спросила она, и в ее голосе прозвучало искреннее любопытство.

– Ты сама знаешь, кто я.

– Кьяртан из Кумбраланда, – с насмешкой произнесла она. Из ее горла вырвался звук, – возможно, это был смех. – И она указала заляпанным кровью пальцем на чашку. – Выпей это, Кьяртан из Кумбраланда, – потребовала она, – выпей до дна!

Я поднял чашку и выпил. Вкус был мерзкий, едкий и горький, у меня даже запершило в горле, но я справился.

И Эльфаделль расхохоталась.

Я мало что помню о той ночи, и многое из того, что помню, мне хотелось бы забыть.

Проснулся я голый, замерзший и уставший. Щиколотки и запястья были стянуты кожаными ремнями, да еще связаны вместе. Из прохода сочился бледно-серый свет, освещая пещеру. Пол был светлым от помета летучих мышей, от меня воняло моей же собственной блевотиной. Эльфаделль сидела скрючившись под черным плащом. Под себя она подгребла мою кольчугу, два меча, шлем, молот и одежду.

– Ты проснулся, Утред Беббанбургский, – сказала она и ощупала мои вещи. – И ты думаешь, – продолжала ведунья, – что было бы проще меня убить.

– Я действительно думаю, что было бы проще тебя убить, женщина, – согласился я. Язык еле ворочался в пересохшем рту. Я натянул ремень,