Меня окатило яростью. Буджуни коротко поклонился, соглашаясь на условия короля, и поспешил прочь. Я в отчаянии наблюдала, как он скрывается в коридоре. Не успели мы встретиться — и вот нас опять разлучили!

— Ну, чему ты хочешь научиться сегодня? — мягко поинтересовался Тирас.

Я проглотила слезы, надеясь, что они погасят полыхающий в груди гнев. Затем подняла глаза и коснулась губ. Тирас нахмурился, темные брови молниями сошлись к переносице. Воздух между нами вспыхнул от смущения — и чего-то еще, чему я не могла подобрать названия. Я коснулась губ настойчивее и указала на буквы. Лоб короля разгладился.

— Ты хочешь знать, как они произносятся?

Я кивнула и, будто прислушиваясь, поднесла к уху сложенную чашечкой ладонь.

— Звук? Тебе интересно, какие звуки они могут издавать?

Я медленно выдохнула и кивнула. Недавнее отчаяние отступило.

Тирас потратил добрый час, называя каждую букву и перечисляя звуки, которые они могли издавать сами по себе и в сочетании с другими буквами. Он гудел, жужжал, прицокивал, а я напряженно следила за движениями его рта. Конечно, я могла повторять все эти звуки лишь мысленно, но все равно округляла и вытягивала губы вслед за ним, прежде чем нанести значок на бумагу. Король был на удивление терпелив, особенно учитывая его вспыльчивый характер, — и я задумалась, как бы он отреагировал, если бы я могла задать все вопросы, которые теснились у меня в голове. Но я не могла, поэтому он продолжал рассказывать про буквы и их звучание. Порой я хмурилась или требовательно стучала по листу, и тогда он повторял медленнее. Когда Тирас начал вышагивать по комнате, будто запертый в клетке лев, я притянула его обратно к столу и жестами попросила написать названия всех предметов в комнате. Тот отверг бумагу, взял уголь и краски и начал писать прямо на вещах.

— Потом это просто отмоют или закрасят, — объяснил король с беспечностью человека, который сам никогда ничего не отмывал.

Я беззвучно рассмеялась, глядя, как он заполняет мою комнату словами. Расписав мебель и стены, Тирас с увлеченностью ребенка принялся рисовать предметы за пределами замка: животных, цветы и деревья. Я охотно включилась в игру, потому что художник из меня был явно более опытный, и он подписал каждый мой рисунок и назвал каждую букву в нем, чтобы я могла соотнести их со звуками.

Принесшая ужин служанка ахнула, войдя в комнату, но король отослал ее величественным жестом, и ту как ветром сдуло. Судя по всему, она разболтала об увиденном остальной челяди, потому что никто не стал ругать меня за испорченную мебель или стирать слова.

Я провела с Тирасом целый день. А когда он ушел, еще долго бродила между вещами, обводя пальцами их названия и мысленно повторяя звуки. На щеках пролегли две мокрые дорожки. Это был самый счастливый день моей жизни. В ту ночь, как и раньше, слова вернулись ко мне во сне и принялись мотыльками кружить над головой. В этом сне я могла говорить, мой язык двигался свободно, а голос не был заперт в горле. Более того, я могла повелевать словами. Я шагала по крепости, с легкостью отпирая двери и отодвигая мебель, пока не очутилась на балконе, охваченная страстным желанием летать.

Я выдохнула слово летать, прижала его к груди и велела телу воспарить над каменными перилами, точно марионетка из своего самого ужасного воспоминания. Когда я взмыла в небеса, ко мне присоединился Принц кукол — невольный виновник моего сиротства. Мы поднимались все выше и выше, пока Принц кукол не превратился в огромного орла с белой головой и черными крыльями. С ним я уже не могла состязаться, поэтому просто легла ему на спину, обвила шею руками, и мы вместе полетели к горизонту, пока джеруанские холмы не начал золотить рассвет. Тогда орел вдруг исчез, и я рухнула вниз, отчаянно цепляясь за воздух и не в силах вспомнить ни одного слова для своего спасения.

На следующий день Грета принесла мне стопку книг — к счастью, все они были меньше и проще, чем «Искусство войны», — и насмешливо пробормотала что-то про «подарок от короля». Я тут же набросилась на них, едва ли не пожирая слова в страстном желании овладеть речью. Я хотела говорить — если не вслух, то хотя бы письменно — и в этом стремлении была ненасытна. Моя жажда знаний была сродни одержимости. С наступлением ночи я сожгла еще дюжину свечей, не в силах бросить расшифровку текста, — пока не уснула прямо за столом. Слова, которые оставались для меня туманными, я вносила в бесконечный список, чтобы король по возвращении прочел их мне и разъяснил.

В книгах встречались сочетания букв, на первый взгляд бессмысленные, а также слова, противоречившие тем правилам, которые я успела вывести опытным путем. Тем не менее я старательно запоминала каждое из них, пока мои мысли не начали складываться в цельные предложения. Конечно, они были предельно просты и наверняка изобиловали ошибками, но это были настоящие предложения, напечатанные, словно в книге.

Так продолжалось несколько дней. Однажды ночью, вновь засидевшись за книгой, я подняла отяжелевшую голову и в шутку велела свече приблизиться. Иди-ка сюда, свечка. Фраза повисла в воздухе, будто сбежавший со страницы текст. Свеча мигнула и подъехала на край стола. Я ахнула и в ужасе вскочила на ноги. От резкого движения стол качнулся, подсвечник накренился и упал прямо на раскрытую книгу. Огонь лизнул страницу, словно кот — разлитое молоко, и через мгновение книга уже полыхала.

С одной книги пламя перекинулось на другие, а затем, испустив угрожающий рев, охватило и весь стол. Я бросилась к тазу с водой для умывания и опрокинула его на бумаги, но этого было явно недостаточно: языки огня уже лизали ножки стульев. Я хотела сбить их тяжелым напольным ковром, но страх был сильнее меня — и я бросила эту затею, когда пламя взметнулось под самые балки. Комната наполнилась дымом, и я в отчаянии принялась колотить в запертую дверь. Ветерок, проникавший в комнату с балкона, подтолкнул огонь к задернутым шторам, и они вспыхнули, словно только того и ждали. Единственный выход из комнаты оказался отрезан. Я пыталась найти слова, которые остановят пожар, но из-за паники мысли стали тяжелыми и