— Вы нас слышите, миледи? — осведомилась одна из них довольно неприветливо. Видимо, они думали, что я молчу из презрения.
Я кивнула.
— Вы нас понимаете?
Я снова кивнула.
— Вы можете говорить?
Я покачала головой — нет. К ее чести, на лице служанки отразилось огорчение. Две другие девушки выглядели изумленными.
— Вы не говорите по джеруански или не можете говорить вообще? — осмелев, поинтересовалась младшая из них.
Я вновь покачала головой. Это были два вопроса с разными ответами, но они, кажется, поняли, когда я коснулась горла, потому что принялись сочувственно бормотать. Я не сомневалась, что им не терпится обсудить мой недуг — если не со мной, то друг с другом. Дворцовая челядь будет некоторое время перемывать мне косточки, а потом, словно по волшебству, забудет навсегда. Я вечно оказывала на людей такой эффект. Молчание — родной брат невидимости.
Наконец служанки оставили меня одну и, как им и было приказано, заперли за собой тяжелую дверь. Я отодвинула занавесь из легкого газа, забралась в огромную кровать и свернулась между пушистыми покрывалами. Из головы не шел Буджуни. Я сомневалась, что кто-нибудь взглянет на него дважды — не то что обеспечит едой и местом для отдыха. Но последние мои мысли перед тем, как их заглушил сон, были все-таки не о верном тролле, а о молодом правителе Джеру. Тирас оказался совсем не таким, как я представляла.
* * *Три дня я не видела никого, кроме слуг. Меня кормили, купали, одевали в прекрасные наряды. Но со мной никто не заговаривал, даже не смотрел в глаза, и тяжелая деревянная дверь оставалась запертой. Теперь большую часть дня я проводила на огромном балконе, с которого было видно весь город. С такой высоты люди казались крохотными фигурками, вспышками цвета и жизненной энергии — увы, слишком далекими, чтобы до них можно было дотянуться. Конечно, я строила планы побега, но крепость охранялась по периметру, и я сомневалась, что смогу спуститься по гладким стенам. Хотя это не мешало мне напряженно их разглядывать, выискивая мельчайшие зазоры в камнях.
На третью ночь этого странного заточения я проснулась от того, что Кель рывком сдернул с меня одеяло и чуть не силой вытащил из кровати. Он выглядел совершенно обезумевшим. Ничего не объясняя, он до посинения сжал свои пальцы у меня на запястье и поволок по пустым коридорам и винтовым лестницам, освещенным канделябрами. Вниз, вниз, вниз — пока перед нами не оказалась огромная кованая дверь, наводящая на самые мрачные мысли о подземельях и пытках. Холодные каменные плиты почти обжигали ступни босых ног, и я с трудом сдерживалась, чтобы не застучать зубами. Тем не менее я из принципа подавила дрожь, когда Кель отпер дверь ключом из тяжелой связки на кольце и втолкнул меня внутрь.
— Помоги ему, — велел он коротко. — Помоги ему, и я помогу тебе.
Я в смятении уставилась на Келя, но он больше ничего не сказал — просто захлопнул дверь у меня перед носом. Снова лязгнул ключ в замке. Я зачем-то подергала ручку, лишь убедившись в том, что и так знала, и прислушалась к звуку удаляющихся шагов. Кель ушел недалеко — замер в коридоре в безмолвном отчаянии, которое было для меня таким же громким, как если бы он кричал и с проклятиями колотил стену. Тени в дальнем углу шевельнулись, и я растерялась еще больше.
— Я же сказал тебе убираться, Кель!
Я осторожно шагнула вперед. Голос в углу, несомненно, принадлежал королю, но я пока не могла рассмотреть его из-за массивного, привинченного к полу стола, на котором стыли нетронутые блюда. От взгляда на бокал с бургундским вином пересохшее горло тут же заныло. Здесь тоже были канделябры на стенах, но горел из них только один. Его дрожащее пламя разбрасывало по камням горсти холодных бликов и вычерчивало на моей коже поминутно меняющиеся узоры. Я сделала еще шаг. Еда на столе выглядела простой, но изысканной — под стать королю. Однако это совершенно точно были не королевские покои. По правде говоря, комната больше напоминала пыточную — примерно такую, какую я рисовала себе в воображении на пути в город.
— Кель? Чертов бастард. Оставь меня в покое! — взревел король, который явно заметил мое присутствие, но еще не понял, кто его потревожил.
Я припала к земле и на корточках двинулась вокруг стола. Постепенно моему взору открылась стена со впаянными в нее болтами, кандалами и цепями, явно не новыми. Затем я увидела короля.
Он сидел, скорчившись в углу, будто ноги ему отказали. Запястья и лодыжки были закованы в кандалы, а от тех тянулись к стенам толстые цепи — впрочем, достаточно длинные, чтобы оставлять ему небольшую свободу движений. Похоже, их целью было скорее удержать жертву, чем причинить ей боль, и все же Тирас очевидно страдал. Рубаха его была расстегнута, кожа влажно блестела, грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе, а тело мелко подрагивало, будто он боролся сам с собой, чтобы оставаться в оковах. Без доспехов он оказался еще более рослым, чем мне помнилось. Штаны туго обтягивали рельефные бедра; король сидел, поджав под себя ноги, запустив пальцы в длинные белые волосы и скорчившись в позе, которая выдавала сильнейшую боль. Как бы он ни гнал Келя, его тело было сплошным криком о помощи.
Не дождавшись, естественно, никакого ответа, он поднял голову и взглянул на меня сквозь спутанные пряди. Кажется, мое появление его не удивило, хотя широкие плечи окончательно поникли в отчаянии.
— Ты Целительница? — За тихим вопросом слышалась неприкрытая мука.
Я дождалась, пока мы снова встретимся глазами, и покачала головой. Тирас застонал.
— Если ты не Целительница, зачем ты здесь?
Ответить я не могла, поэтому просто шагнула ближе.
— Не подходи!
Я замерла, испуганная. Тело короля сотрясла крупная дрожь, по коже пробежала рябь, будто от приступа.
— Уходи! — прорычал он. Сейчас это меньше всего напоминало человеческую речь — скорее рев льва, наделенного даром слова. — Прочь!
Но я оцепенела. Я не
