Через месяц-другой его слава уже распространилась по всей Малой Азии и Греции. Его восхваляли как Марсия Музыкального, чья искусная игра на авлосе заставляла деревья плясать, а камни — петь.
Марсий упивался славой и обожанием, какие приносило его музицирование. Как и любому сатиру, ему нужно было немногое: счастливыми его делали вино, женщины и песня, а мастерство в последнем гарантировало бесперебойное поступление первого и второго.
Как-то раз вечером, у потрескивавшего костерка, в кругу влюбленно смотревших на него менад, Марсий пьяно воззвал к небесам:
— Эй, Аполлон! Ты, бог лиры! Думаешь, ты весь такой музыкальный, но, ей-ей, случись между нами сисьзание… истязанья… состоянье… Как там это слово?
— Состязание? — подсказала полусонная менада.
— Что-то такое, да. Случись… как она сказала… я б выиграл. Запросто. В два счета. На лире может кто угодно. Скукотища. То ли дело мои дудки. Мои дудки побьют твои струны хоть когда. Так-то.
Менады посмеялись, Марсий тоже, а затем рыгнул и погрузился в удовлетворенный сон.
Состязание
Назавтра Марсий со своими многочисленными поклонниками отправился к озеру Авлокрена. Они договорились встретиться там с другими сатирами и устроить большой пир, на котором Марсию предстояло исполнять буйные, разнузданные танцевальные мелодии собственного сочинения. Он выберет тростник на берегу озера (само имя его сообщало об изобильных зарослях тростника: авлос означает «тростник», а крена — «фонтан» или «источник») и вырежет новый мундштук для своего авлоса. Играя и пританцовывая, он повел своих поклонников в веселом шлейфе музыки, пока за поворотом тропы не обнаружил, что путь ему преграждает нечто ослепительное и тревожное.
На лугу возвели сцену, где расположились широким полукругом девять муз. Посередине сцены с лирой в руках стоял Аполлон, на прекрасных устах — мрачная улыбка.
Марсий споткнулся и замер, разношерстные сатиры, фавны и менады позади него налетели друг на друга сутолочной гармошкой.
— Ну что, Марсий, — проговорил Аполлон. — Готов ли ты подкрепить свои смелые слова делом?
— Слова? Какие слова? — О своей пьяной похвальбе накануне Марсий уже позабыл.
— «Случись между нами с Аполлоном состязание, — сказал ты, — я б выиграл в два счета». Вот тебе возможность проверить, правда ли это. Сами музы прибыли с Парнаса, чтобы слушать нас и судить. Их слово — решающее.
— Н-н-но… я… — Во рту у Марсия вдруг очень пересохло, а ноги сделались очень шаткими.
— Так ты лучше меня музыкант или нет?
Марсий услышал у себя за спиной шепотки засомневавшихся поклонников, и пламя гордыни вспыхнуло вновь.
— В честном поединке, — объявил он в припадке бравады, — я точно тебя переиграю.
Улыбка Аполлона сделалась еще шире.
— Великолепно. Выходи ко мне на сцену. Я начну. Простенький напевчик. Поглядим, сможешь ли ответить.
Марсий занял место рядом с Аполлоном, тот склонился настроить лиру. Когда все было готово, он тихонько провел по струнам, нежно пощипал их. Полилась красивейшая мелодия — изысканная, сладостная, манящая. Четыре фразы, и когда последняя дозвучала, поклонники Марсия разразились восторженными аплодисментами.
Марсий тут же приложил авлос к губам и повторил сыгранное. Но придал каждой фразе выверт и модуляцию — тут поток мелизмов, там рябь полутонов. У поклонников вырвался вздох обожания, а кивок от Каллиопы поддержал Марсия, и он завершил мелодию с шиком.
Аполлон тут же ответил вариацией на те же фразы — в удвоенном темпе. Сложность его переборов и аккордов чудесно услаждала слух, но Марсий отозвался в еще более живом темпе, мелодия бурлила и пела из его дудок с волшебным великолепием, что заставило слушателей хлопать и хлопать в ладоши.
И тут Аполлон сделал нечто невероятное. Он перевернул лиру вверх тормашками и сыграл те же фразы, но задом наперед — они по-прежнему сложились в мелодию, но теперь наполнились тайной и странностью, заворожившими всех услышавших. Доиграв, Аполлон кивнул Марсию.
У Марсия был замечательный слух, и он взялся играть обратную мелодию — в точности как Аполлон, но бог насмешливо прервал его:
— Нет-нет, сатир! Ты должен перевернуть свой инструмент, как я.
— Но это… Так нечестно! — возразил Марсий.
— Может, тогда так? — Аполлон заиграл на лире и запел: — Марсий умеет дуть в адскую дудку. Но при этом способен ли петь не на шутку?
Взбешенный Марсий заиграл изо всех сил. Лицо у него сделалось лиловым от натуги, щеки раздуло так, что ну точно полопаются, и сотни нот вырвались градом четвертей, восьмых, шестнадцатых — и заполнили воздух музыкой, какую белый свет доселе не слышал. Но божественный голос Аполлона, аккорды и арпеджио, что плыли с золотых струн его лиры, — как дудкам Марсия состязаться с подобным звучанием?
Пыхтя от усталости, плача от раздражения, Марсий воскликнул:
— Нечестно! Мой голос и дыхание поют в авлос — в точности так же, как твой голос поет в пространство. Разумеется, я не могу перевернуть свой инструмент, но любой непредвзятый судья скажет, что мои умения значимее.
Суд
С финальным глиссандо торжества аполлон повернулся к суду муз.
— Милые сестры, не мне говорить, а вам решать, безусловно. Кому присудите вы пальму первенства?
Марсия было уже не угомонить. Унижение и жгучее чувство несправедливости подтолкнули его поддеть судей.
— Не могут они судить беспристрастно, они твои тетки или сводные сестры — или еще какие-нибудь кровосмесительные родственники. Они семья. Ни за что не посмеют они…
— Цыц, Марсий! — взмолилась какая-то менада.
— Не слушай его, великий бог Аполлон! — призвала другая.
— У него истерика.
— Он хороший и достоин уважения.
— У него добрый нрав.
Совещались музы недолго — и объявили решение.
— Мы единогласно считаем, — сказала Эвтерпа, — что победитель — Аполлон.
Аполлон поклонился и мило улыбнулся. Но дальше проделал то, из-за чего вы навеки станете относиться несколько хуже к этому златому красавцу-богу, к мелодическому Аполлону разума, обаяния и гармонии.
Он взял Марсия и содрал с него кожу, заживо. Никак изящнее это не сформулировать. В наказание за гибрис — за то, что Марсий осмелился бросить вызов олимпийцу, Аполлон содрал кожу с живого тела вопившего сатира и подвесил его на сосну — в назидание и предупреждение всем[198].
«Наказание Марсия» стало излюбленной темой художников, поэтов и скульпторов. Кому-то эта история напоминает судьбу Прометея — как символ художника-творца и его борьбы за первенство перед богами или
