Больше всего на свете славная безыскусная Персефона любила общаться с природой. Вся в мать: цветы и все, что растет, были ей величайшим источником радости. Однажды золотым вечером, чуть отстав от спутниц, назначенных матерью для ее защиты, Персефона гонялась за бабочками, что порхали с цветка на цветок по испятнанному солнцем пестрому лугу. Внезапно она услышала басовитый рваный рев. Словно гром, что, казалось, надвигается — но не с неба, а из земли у нее под ногами. В страхе и растерянности она огляделась. Земля содрогалась, склон холма перед Персефоной расселся. Из бреши с грохотом выкатилась колесница. Не успела бедная девушка броситься наутек, возница схватил ее, развернул колесницу и умчал обратно, в расселину холма. Когда встревоженные подруги Персефоны добрались на то место, расселина уже затянулась — бесследно.
Исчезновение Персефоны было столь же необъяснимым, сколь внезапным и полным. Минуту назад она счастливо бродила по лугу — и вот уж исчезла из виду, как и не было ее.
Отчаяние Деметры едва ль можно описать. Все мы утрачивали что-нибудь ценное — животное, растительное или минеральное — и проходили мучительные стадии горя, страха и гнева, какие могут возникать из-за внезапной потери. Когда же утрата столь личная, непредвиденная, полная и непостижимая, эти чувства усиливаются до жутчайшей степени. И хотя с течением времени становилось все труднее верить, что Персефона отыщется, Деметра поклялась, что найдет дочь, даже если потребуется вся вечность материнской жизни.
Деметра призвала на помощь подругу-титаниду ГЕКАТУ. Геката была богиней зелий, ключей, призраков, ядов, всевозможной волшбы и чар[119]. У нее имелось два факела, какими она способна была осветить все уголки земли. Они с Деметрой обшарили те уголки — раз, другой, тысячу раз. Они пролили свет в каждую нишу и темный закоулок, какие смогли обнаружить. Прочесали весь белый свет — втуне.
Минули месяцы. Все это время Деметра пренебрегала своими обязанностями. Зерно, урожаи, спелость фруктов и созревание посевов — все оказалось заброшено, и в почвах ничто не прорастало. Семена не пускали побеги, бутоны не раскрывались, ростки не пробивались, и мир начал превращаться в пустыню.
Богам на Олимпе хоть бы что, однако плач оголодавших отчаивавшихся людей долетел до ушей Зевса. И лишь тогда, как-то раз вечером, они с богами подняли шум вокруг таинственного исчезновения Персефоны, и голос подал титан солнца Гелиос[120]:
— Персефона? О, я знаю, что с ней случилось. Я все вижу.
— Ты видел? Чего тогда не сказал? — возмутился Зевс. — Деметра, как умалишенная, бродит по миру, ищет ее, сама не своя от беспокойства, а мир тем временем превращается в пустыню. Какого ада ты помалкивал?
— Меня же никто не спрашивал! Меня вообще никто ни о чем не спрашивает. А знаю я много чего. Око солнца видит все, — сказал Гелиос, повторяя фразу Аполлона, которую тот частенько произносил, пока водил солнечную колесницу.
— Что же с ней случилось?
— Земля расселась, и кто, как вы думаете, выехал на колеснице и схватил ее?.. Не кто иной, как Аид!
— Аид! — хором повторили боги.
Гранатовые зернышки
Зевс тут же отправился в преисподнюю — забирать Персефону. Но слушаться приказов Царя мира земного Царь подземного мира настроен не был.
— Никуда она не пойдет. Она моя царица.
— Ты смеешь перечить мне?
— Ты мой младший брат, — проговорил Аид. — Мой самый младший брат вообще-то. Вечно ты берешь себе что хочешь. Я требую права оставить себе девушку, которую люблю. Нельзя мне в этом отказать.
— О, так-таки нельзя? — переспросил Зевс. — Мир голодает. Плач изможденных смертных не дает нам спать. Откажешься вернуть Персефону — попробуешь на своей шкуре силу и мощь моей воли. Гермес перестанет водить к тебе духи мертвых. Ни единая душа у тебя тут не появится отныне. Всех отправим в новый рай — или они вообще прекратят умирать. Аид сделается пустынным краем, без всякой власти, влияния или величия. Твое имя станет посмешищем.
Братья гневно вперились друг в друга. Аид сморгнул первым.
— Будь ты проклят, — прорычал он. — Дай мне еще один день с ней — и шли Гермеса, пусть забирает.
Зевс вернулся на Олимп очень довольный.
Наутро Аид постучал в дверь спальни Персефоны. Вас это, вероятно, удивляет, но на самом деле она держалась с таким достоинством и уверенностью, что даже сила, подобная Аиду, сомневалась в себе и робела. Он любил ее всем сердцем и, хотя в поединке воль уступил Зевсу, не сомневался, что не сможет Персефону отпустить. Кроме того, он улавливал в ней нечто… нечто, дарившее ему надежду. Маленький отсвет ответной любви?
— Дорогая моя, — сказал он с нежностью, какая поразила бы любого, кто знал его. — Зевс взял верх — велел вернуть тебя в мир света.
Персефона вскинула бледное лицо и внимательно посмотрела на Аида.
Аид ответил серьезным взглядом.
— Надеюсь, ты не думаешь обо мне дурного?
Она не ответила, но Аиду показалось, что он уловил легкий румянец у нее на щеках и шее.
— Раздели со мной гранат — в знак того, что не таишь зла на меня.
Персефона вяло взяла из его протянутой ладони шесть зерен и неспешно высосала их терпкую сладость.
Когда Гермес прибыл, он обнаружил, что и его, богахитреца, и самого Зевса все же обхитрили.
— Персефона поела плод моего царства, — сказал Аид. — Заведено, что любой, вкусивший пищи в преисподней, обязан вернуться. Она съела шесть зерен, а потому должна возвращаться ко мне на шесть из двенадцати месяцев в год.
Гермес склонил голову. Он знал, что все так и есть. Взяв Персефону за руку, он повел ее прочь из подземного мира. Деметра так обрадовалась дочери, что мир тут же покрылся цветами. Этой радости суждено было длиться полгода: через полгода, в согласии с неумолимым законом природы, Персефоне пришлось вернуться под землю. От тоски Деметры из-за этого расставания деревья сбросили листву и на весь мир наползла омертвелость. Через полгода Персефона возвратилась из владений Аида, и круг рождения, свежести и роста возобновился. Так возникли времена года: осень и зима — горе Деметры из-за ухода дочери, весна и лето — праздник возвращения Персефоны.
Сама же Персефона… ну, похоже, ей в равной мере стала постепенно нравиться и ее жизнь внизу. Полгода она была не узницей Аида, а довольной царицей преисподней,
