всего в нескольких сантиметрах от клумбы с нежными анютиными глазками. Тут же стояла лавочка, на которой сидели три старушки и, неодобрительно поджав свои бледные губы, косились то на эту самую машину, то на четвертую старушку. Маленькая, худенькая, та сидела на соседней лавочке, прямая, словно струна. И подчеркнуто игнорировала взгляды подруг.

– Слышь, Ивановна, сказала бы ты своему сыну, чтобы ставил машину на стоянку.

Эту фразу, решившись, произнесла одна из бабок как раз в тот момент, когда подруги и Апогей проходили мимо лавочки.

– Ведь бензином же воняет!

– И цветы вянут!

Четвертая старушка покраснела и бухнула неожиданно низким для ее хрупкого тельца голосом:

– Оставьте вы, трещотки, моего Олежека в покое! И машину его не трожьте!

– Так сама ему скажи!

– Ты же мать!

– Мы ему просто соседки. А тебя он послушает!

– Отстаньте! – отбивалась маленькая старушка. – Отстаньте, клуши. Не в духе он нынче! Лучше не трогать.

– Знамо дело, – тут же закивали головами все три старушки. – Как вчера пьяный вернулся, так и пошел дымить.

– Ивановна, дом-то он нам не сожжет?

– Еще чего придумайте! – окончательно осерчала старушка. – То машина вам не так стоит, то пьет сильно, а теперь еще вон чего удумали. За своими детьми да за внуками лучше смотрите!

– Да что ты! Что ты!

– А за моим сыном нечего шпионить! – продолжала горячиться старушка. – Он из коротких штанишек уже вырос!

И произнеся эту отповедь, Ивановна решительно поднялась с лавочки, явно не желая больше поддерживать оскорбляющую ее материнские чувства беседу.

С лицом, выражающим, какую тяжкую обиду нанесли ей подруги, старушка гордо прошествовала в подъезд. Извинения товарок отскакивали от ее прямой спины, словно твердые горошины от каменной стены. Так и прошла она мимо остановившихся подруг и Апогея. Не удостоив никого из них даже взглядом, она скрылась за дверями в подъезд.

Друзья тут же кинулись за ней, опасаясь упустить бабульку. Но неожиданно оказалось, что старушка далеко и не ушла. Она стояла, привалившись к стене. Ее лицо так сильно побледнело, что это было заметно даже при плохом освещении подъезда. Губы беспомощно шевелились, а руки шарили по карманам на длинной вязаной кофте.

– Вам плохо? – подскочили, подхватив под руки старушку, подруги.

Почувствовав поддержку, она сразу вся обмякла. Ее легкое тело приникло к девушкам. И стало ясно, что до сих пор она держалась на ногах только благодаря силе воли.

– Лекарство! – непослушными губами прошептала она.

Туба с таблетками нашлась в кармане кофты. И сунув таблетку валидола под язык, Ивановна прошептала:

– Спасибо.

– Девочки, лифт не работает, – озабоченно сказал Апогей, несколько раз безуспешно потыкав в кнопку вызова. – Помогите бабушке до квартиры добраться. Не под силу ей самой по ступенькам шагать.

– Не надо, – зашептала Ивановна. – Я сама… Сама… Вот посижу тут минуточку на ступеньках. В себя приду. И поднимусь.

Но Апогей был не из тех, кто слушал возражения, когда он уже настроился на доброе дело.

– Девочки, отойдите! – скомандовал он.

И легко подняв старушку, на руках понес ее вверх.

– Какой этаж?

– Третий!

До третьего этажа Апогей донес старушку на руках, ни разу не остановившись, чтобы передохнуть. И даже когда они миновали все пролеты, его дыхание почти не сбилось. Подруги обменялись восхищенными взглядами. Их Апогей оказался куда крепче и выносливей, чем могло показаться на первый взгляд. А что, если сбрить его щетину… А самого подстричь, помыть и переодеть… Да, из него вполне мог получиться очень даже привлекательный мужчина. А уж благородства души Апогею явно не занимать.

А что слезы лил… Так это только свидетельствует о глубине и силе его чувств. Нет, все-таки напрасно Марина не ухватилась за него. Глядишь, сейчас бы жива была.

– Вот я и дома, – произнесла Ивановна, когда Апогей поставил ее на ноги у дверей ее квартиры. – Спасибо вам. Дальше я сама.

Но не успела она произнести эту фразу, как дверь распахнулась настежь. И худенькую старушку буквально внесло внутрь потоком воздуха. Апогей едва успел ухватить ее за руку, иначе старушка просто бы упала на пол.

На пороге распахнутой двери стоял рослый мужчина. Лицо его было разукрашено несколькими уже побледневшими, но еще хорошо заметными синяками и поджившими ссадинами. Короткие волосы на голове