Влахернский дворец был прекрасен, хотя и уступал роскошью и великолепием венецианским палаццо. Повсюду до сих пор были видны следы огня и разграбления. Джулиано не заметил ни грациозных скульптур из бледного мрамора, ни бесконечной игры света, которую привык наблюдать в залах венецианских дворцов.
Оставшись наедине с Михаилом, он осознал, что этот человек отличается необыкновенным самообладанием. На его лице можно было заметить усталость, но никак не страх. Император Византии разговаривал с венецианцем очень учтиво и даже остроумно. Джулиано невольно почувствовал к нему жалость и одновременно восхищался им. Если Михаила и можно было в чем-то обвинить, то только не в отсутствии мужества.
– И, конечно, есть еще угроза с востока, – объяснял венецианцу евнух по имени Никифорас, сопровождая его после окончания аудиенции.
Джулиано вернулся в настоящее, проходя с ним бок о бок по сводчатому коридору, выложенному мозаикой.
– Все меняется, – добавил Никифорас, тщательно подбирая слова. – В какой-то момент кажется, что самая большая угроза надвигается на нас с запада, потому что мы можем пострадать от очередного Крестового похода. Но, по правде говоря, точно так же и даже больше мы должны опасаться Востока. Просто, если мы не сможем примириться с Римом, Запад нападет на нас раньше, нравится нам это или нет. А с Востоком пока договориться невозможно.
Он взглянул на Джулиано:
– Нам еще многое предстоит обдумать. Трудно понять, что необходимо сделать в первую очередь.
Джулиано хотелось сказать что-то в ответ – дать совет или выразить сочувствие и в то же время не затронуть интересы Венеции, не показаться слишком самоуверенным или снисходительным. Однако он так ничего и не придумал.
– Мне начинает казаться, что венецианская политика довольно проста, – тихо произнес Джулиано. – Ваша же похожа на попытку не утонуть, сидя в лодке с пробоинами в десяти разных местах.
– Хорошее сравнение, – одобрительно заметил Никифорас. – Однако нам удается оставаться на плаву, мы даже накопили богатый опыт.
Когда Джулиано покидал дворец, на нижних ступенях лестницы с ним поравнялся другой евнух, который, по всей видимости, тоже направлялся к выходу. Этот человек был гораздо ниже его, имел хрупкое телосложение и женоподобную внешность. Когда евнух повернулся, Джулиано по блеску в его темно-серых глазах понял, что тот его узнал. Да и он тоже вспомнил, что встречался с ним в храме Софии – Премудрости Божией. Именно этот человек наблюдал за ним, пока Джулиано вытирал плиту на могиле Энрико Дандоло. Тогда на его лице было выражение подлинного горя и искреннего сочувствия.
– Доброе утро, – быстро сказал венецианец, а потом подумал, что, возможно, поторопился с ним заговорить и евнух воспримет его поспешность как излишнюю фамильярность. – Джулиано Дандоло, посол венецианского дожа, – представился он.
Евнух улыбнулся. Его лицо было очень женственным, но на нем читались сила воли и исключительный ум, который Джулиано заметил еще в храме Софии – Премудрости Божией.
– Анастасий Заридес, – в свою очередь назвался евнух. – Лекарь. Иногда меня приглашают врачевать императора Михаила Палеолога.
Джулиано удивился. Он и подумать не мог, что этот человек – лекарь. И это было лишним подтверждением того, как мало он, в сущности, знал о Византии. Нужно было срочно сказать еще что-нибудь.
– Я живу в Венецианском квартале, – Джулиано показал рукой в направлении побережья, – и начинаю понимать, что, по всей вероятности, это ограничивает мои возможности получше познакомиться с городом.
Он остановился, залюбовавшись бесконечной панорамой крыш. Под ними раскинулся сверкающий в лучах утреннего солнца Золотой Рог, пестревший кораблями, приплывшими со всех берегов Средиземного моря. Воздух был теплым, и Джулиано показалось, что он почувствовал запах соли и аромат специй, поднимавшиеся из бухты.
Анастасий проследил за его взглядом.
– Если бы у меня был выбор, я бы предпочел жить в доме, откуда можно наблюдать восход солнца над Босфором. Но для того, чтобы осуществить свою мечту, я должен добиться высокого положения. Такие дома стоят очень дорого. – Он засмеялся, как будто иронизируя над самим собой. – Хотел бы я спасти жизнь самому богатому человеку Византии, но, к счастью – этого человека, а не моему, – он пребывает в добром здравии.
Джулиано позабавили слова евнуха.
– А если бы он заболел, то послал бы за вами? – спросил венецианец.
Анастасий пожал плечами:
– Это вполне возможно.
– А кстати, где живет лекарь самого императора? – Джулиано старался говорить как можно непринужденнее.
Анастасий указал на один из холмов:
– Вон там, за теми деревьями. Из моих окон, выходящих на север, тоже открывается замечательный вид. А еще есть одно место, мое любимое в этом городе, расположенное всего в сотне ярдов вверх по холму. Оттуда можно увидеть весь Константинополь. Там очень спокойно. Мало кто туда наведывается. Может быть, только я нахожу время постоять там и полюбоваться прекрасным видом.
Джулиано догадался, что лекарь на самом деле хотел сказать «постоять и помечтать», но ему неловко было говорить об этом.
– Вы здесь родились? – поспешно спросил венецианец.
Анастасия, казалось, удивил этот вопрос.
– Нет. Мои родители вынуждены были отправиться в изгнание. Я родился в Салониках, а вырос в Никее. Однако здесь – родина моих предков, центр нашей культуры и, полагаю, веры.
Дандоло понял, что задал глупый вопрос. Конечно, Анастасий не мог родиться в Константинополе. Венецианец забыл, что почти все, с кем он разговаривал в этом городе, появились на свет во время изгнания империи, а значит, не в Константинополе. Даже о его собственной матери можно было сказать то же самое.
– Моя мать родилась в Никее, – произнес Дандоло и тут же удивился, зачем это сказал.
Он отвел взгляд. Теперь его лицо было повернуто к собеседнику в профиль.
Анастасий будто почувствовал, что собеседник пытается уйти от этой темы, и решил ему помочь:
– Говорят, что Венеция немного напоминает Константинополь. Это правда?
– Да, между ними есть некоторое сходство, особенно в том, что касается мозаичного искусства. Мне нравится посещать церковь, которая очень похожа на одну из константинопольских.
Неожиданно Дандоло вспомнил, как много произведений искусства было вывезено из Византии в 1204 году, и покраснел от стыда.
– И в Венеции тоже есть менялы, конечно, и…
Он замолчал. Когда-то лишь Византия торговала шелком, а сейчас все было венецианским – искусство, ткачество…
– Мы многому у вас научились, – сказал он, испытывая неловкость.
Анастасий улыбнулся и слегка передернул плечами.
– Возможно, мне не стоило задавать этот вопрос. Однако я дал вам возможность честно на него ответить.
Джулиано был поражен. Он не ожидал от него такого великодушия и, может быть, даже не заслуживал его. Венецианец улыбнулся в ответ.
– И мы все еще продолжаем учиться. Но здесь кипит такая энергия и царит такое многообразие взглядов… Мы вряд
