Когда мы остались одни, то стало понятно, что для того, чтобы остаться живыми, надо бороться за свои жизни и не сдаваться. Я для себя определил, куда мы будем уходить, когда окончательно стемнеет. И артиллерию я уже наводил с учётом выбранного направления, чтобы они нам на направлении отхода освободили какую-то полосу. А маршрут этот был практически тот же, по которому мы шли до начала боя: на вершину высоты 813.0.
Пока окончательно не стемнело, я наблюдал, как у боевиков перестаёт работать одна огневая точка, другая, там упал «дух», здесь… Мы реально прорубали себе полосу для отхода. Я планировал подняться на высоту, занять её вершину, держать оборону и ждать помощи уже там.
Как мне потом рассказали, примерно в это время в базовом лагере комбриг построил личный состав батальона, кратко описал ситуацию и сказал: «Добровольцы, выйти из строя!». Вперёд шагнули почти все. Это тоже наша ещё дедовская традиция — спасти товарища. Из строя тогда шагнул и подполковник Владимир Анатольевич Белявский, командир разведбата нашей бригады. Он и возглавил группу, которая пошла к нам на помощь.
Они поднялись на высоту 813.0, только с обратной стороны. Я думаю, что боевики их тогда пропустили специально — вот ещё одна группа пришла, очень хорошо… Потом стало ясно, что «духи» были полными хозяевами ситуации в этом районе и находились практически везде.
К тому времени я уже перестал наводить артиллерию. Её огонь стал беспокоящим, по возможным местам нахождения боевиков. Те тоже по нам особо не стреляли, потому что тем самым себя легко обнаруживали. А что после этого с ними бывает, они уже прекрасно почувствовали на своей шкуре. Поэтому какой-то огонь вёлся, но он уже не был прицельным.
С того места на склоне, где начался бой, я уходил последним, как это часто делают командиры.
Надо было преодолеть один из порожков. И тут у меня отказали ноги (ощущение очень страшное!), я покатился по склону вниз… Ротный и мой зам меня догнали и остановили. Какое-то время они ползли и меня по земле за собой тянули, потом вставали и за собой волокли. Так прошло примерно полчаса. И тут необъяснимым образом ноги ко мне вернулись! Физически я был подготовлен очень хорошо. Похоже это было что-то нервное.
Уже стемнело. На небольшой в общем-то горе мы с Белявским, особо себя не обнаруживая, искали друг друга довольно долго. Но в конце концов встретились. Тут состояние и моё, и матросов резко изменилось. Когда комбриг раньше обещал, что помощь будет, тогда появилась надежда. А когда мы услышали наших, а затем и увидели, мы поняли, что мы не одни, нас не бросили. Это был поворотный момент. Мы поняли, что мы обязательно выйдем.
У морских пехотинцев очень много традиций, которые мы все чтим. Это происходит и на занятиях, и просто в повседневной жизни, а значит, традиции продолжают жить. Ещё во время Первой чеченской кампании на практике было доказано: морская пехота своих не оставляет. И это сработало и на этот раз.
С собой мы несли на себе и «двухсотого», и «трёхсотого». Нести погибшего было особенно трудно — парень весил больше ста килограммов. Да и психологически это тоже очень тяжело. Но, несмотря ни на что, мы никого не бросили.
Белявский был старше меня и по званию, и на тот момент по должности (был временно исполняющим обязанности замкомбрига), и по возрасту. Поэтому он взял управление на себя.
Построили боевой порядок и начали движение. Маршрут мы выбрали принципиально новый. Но это не сильно помогло: боевики, как оказалось, были везде…
Первым пошёл разведчик (он был самый подготовленный и, как говорили, с «чутьём»), потом Белявский, потом мой радист. За ними шёл я, замкомбата, далее — ядро группы. В замыкании я поставил лейтенанта Сергея Верова и сказал ему те слова, которые обычно командир говорит в таком случае: «Серёжа, после тебя не должен остаться ни один автомат, ни один штык-нож, а уж тем более ни один матрос! И я должен быть уверен, что если я вижу тебя, то после тебя точно никого нет». Это был очень перспективный офицер, добросовестный, неравнодушный. Я совершенно не удивился, когда увидел его среди добровольцев, которые пришли нам на выручку. Он гордился, что служит в морской пехоте, и глаза у него горели. Накануне, во время передвижения батальона в Джани-Ведено, он был на обороне моста — это очень ответственное задание. А когда боевое охранение на мосту сняли, он вернулся в расположение батальона последним, уже ночью. Получается, что шагнул он из строя добровольцем почти сразу после выполнения боевого задания.
Шли мы по тропе. Колонна растянулась метров на двести. Я постоянно проверял самый конец хвоста группы — вроде никто не отставал. К этому времени ни один миноискатель уже не работал. Поэтому шли мы, как ходят спецназовцы, на чутье. Были настороженны, внимательны, в готовности. Но долго нам идти не пришлось — минут через двадцать-тридцать внезапно вдоль тропы по нам начинает работать пулемёт!..
Впереди меня шёл радист. Когда он начал уворачиваться в сторону, ему попали несколько пуль в спину. Пули разбили радиостанцию, которая, получается, его и спасла.
Почти сразу по нам начали работать огневые точки ещё и с флангов. Стало ясно, что боевики везде, и каждая тропа имеет засаду.
Замешательство длилось буквально какие-то доли секунды. Но всё, что мы в первый момент могли сделать, это упасть и попытаться хоть как-нибудь укрыться. Разведчик первым ушёл с тропы влево, мы с товарищем упали вправо. А там — обрыв! Я успел за что-то ухватиться, упереться ногами, подтянулся и не улетел вниз. А замкомбата скатился метров на сорок по снежному склону, с ним ещё человек пять или шесть. (Несколько суток они числились пропавшими без вести. Потом замкомбата всё-таки вывел их к своим. Он рассказывал, что когда они уже собрались вместе внизу, над ними прошли «духи». Сначала он принял решение открыть огонь на поражение. Но потом стало ясно, что «духов» очень много и они были выше по склону. Шансов их уничтожить и самим остаться в живых
