– Хорошая книга? – спросил я.

– Дрянь, – ответил он. – Кому как не мне знать. Я написал ее.

Я ощутил зависть. Я завидовал его чтению, вечеринке, друзьям и поклонникам, собравшимся со всей округи, чтобы поздравить его, в маленьком книжном магазине в стороне от нашей маленькой пьяцетты в этом маленьком городке. Они оставили больше пятидесяти пустых бокалов после себя. Я завидовал его свободе принижать себя.

– Подпишете мне экземпляр?

– Con piacere, с удовольствием – ответил он, и прежде чем владелец магазина успел протянуть ему фломастер, автор уже достал свой «Пеликан».

– Не уверен, что эта книга для тебя, но...

В его фразе, повисшей в воздухе, скромность удивительным образом мешалась с легким оттенком напускного самодовольства, что можно было истолковать как, Ты попросил меня подписать, и я счастлив сыграть роль известного поэта, хотя мы оба знаем, что это не так.

Я решил купить экземпляр и для Марции, упросив автора поставить автограф на нем тоже, что он сделал, добавив длинный росчерк к своему имени.

– Не думаю, что она и для вас, синьорина, но...

Потом я снова попросил продавца занести обе книги на отцовский счет.

Пока мы целую вечность стояли у кассы, наблюдая, как продавец упаковывал каждую книгу в блестящую желтую бумагу, повязывал ленточку, приклеивал на ленточку серебристую наклейку с эмблемой магазина, я придвинулся к Марции и, может, просто потому что она была здесь, рядом со мной, поцеловал ее за ухом.

Она чуть вздрогнула, но не отодвинулась. Я поцеловал ее снова. Потом, отстранившись, прошептал: «Тебе неприятно?» «Нет, нисколько», – шепнула она в ответ.

Когда мы вышли, она спросила:

– Почему ты купил мне эту книгу?

На мгновение я подумал, что она спросит, почему я поцеловал ее.

– Perché mi andava, потому что мне захотелось.

– Да, но почему ты купил ее для меня? С чего ты решил купить мне книгу?

– Не понимаю, почему ты спрашиваешь.

– Любой идиот понял бы, почему я спрашиваю. Но не ты. Подумай!

– До меня все равно не доходит.

– Ты безнадежен.

Я уставился на нее, пораженный нотками гнева и досады в ее голосе.

– Если ты не скажешь мне, я буду думать бог знает что. И буду чувствовать себя чудовищем.

– Ты осел. Дай мне сигарету.

Не то чтобы я не подозревал, к чему она клонит, просто не мог поверить, что она настолько хорошо меня разгадала. Возможно ли, чтобы она увидела скрытый смысл в моем нежелании объяснять свое поведение? Нарочно ли я изображал непонимание? Мог ли я и дальше превратно истолковывать ее слова и не чувствовать себя обманщиком?

Я вдруг подумал, что, возможно, игнорировал все ее намеки нарочно, чтобы вынудить ее сделать первый шаг. Стратегия, используемая робкими и слабыми.

И тогда рикошетом меня пронзила и ошеломила другая мысль. А разве Оливер не точно так же вел себя со мной? Намеренно игнорировал меня все время, чтобы я наверняка попался на крючок.

Не на это ли он намекал, сказав, что видел насквозь все мои попытки не замечать его?

Мы отошли от магазина и закурили. Спустя минуту послышался металлический скрежет. Хозяин магазина опускал стальной рольставень.

– Ты правда настолько любишь читать? – спросила она, пока мы медленно шли по темноте в сторону пьяцетты.

Я посмотрел на нее так, словно она спросила, люблю ли я музыку, или хлеб с соленым маслом, или спелые фрукты летом.

– Не пойми меня неправильно, – сказала она. – Мне тоже нравится читать. Просто я никому не говорю об этом.

Наконец-то, подумал я, хоть от кого-то я слышу правду. Я спросил, почему она не говорит никому.

– Не знаю... – было похоже, что она тянет время или не знает, как ответить. – Читающие люди – скрытные. Они прячутся. Прячутся, потому что не всегда нравятся сами себе.

– А ты прячешься?

– Иногда. А ты нет?

– Я? Да, наверно.

Потом, неожиданно для себя, я задал вопрос, на который в других обстоятельствах не осмелился бы.

– Ты прячешься от меня?

– Нет, не от тебя. Ну, может, чуточку.

– Почему?

– Ты и сам прекрасно знаешь почему.

– Тогда почему ты говоришь об этом?

– Почему? Потому что, мне кажется, ты можешь заставить меня страдать, а я не хочу страдать. – Она задумалась на мгновение. – Возможно, ты делаешь это ненамеренно, но из-за того, что ты всегда меняешь решения, всегда сбегаешь, тебя нельзя предугадать. Ты пугаешь меня.

Мы шли так медленно, что почти не заметили, как остановились. Я перегнулся через велосипед и легко поцеловал ее в губы. Она поставила свой велосипед около двери какого-то закрытого магазина и, прислонившись к стене, попросила: «Поцелуешь меня еще?» Воспользовавшись подножкой, я поставил велосипед посреди проулка и, приблизившись, взял ее лицо в ладони, наклонился к ней, и мы начали целоваться, мои руки оказались под ее рубашкой, ее – в моих волосах. Мне нравилась ее прямота, ее искренность. Они сквозили в словах, произнесенных ею тем вечером – не стесненных запретами, откровенных, человечных – и в том, как ее бедра теперь отвечали мне, не скованно и не исступленно, как будто связь между губами и бедрами в ее теле была безусловной и мгновенной. Поцелуй в губы не был прелюдией к более значимому акту, он сам являлся актом в своей полноте. Наши тела разделяла только одежда, поэтому для меня не стало неожиданностью, когда ее рука скользнула между нами, проникла в мои брюки, и я услышал: «Sei duro, duro, он такой твердый». Ее откровенность, ничем не стесненная и непринужденная, возбудила меня еще сильнее.

Я хотел смотреть на нее, в ее глаза, пока она держала меня в руке, сказать ей, как давно хотел