поколение. Однако в мое долгое отсутствие место целителя и колдуна мог занять кто-то другой. И сородичи не обрадуются моему возвращению. Они убьют меня, особенно если мудрейшие узнают, что, став мусульманином, я предал свою богиню, хотя в душе я по-прежнему верен ей. Но на самом деле, Макумазан, я все-таки хотел бы вернуться, даже если это будет стоить мне жизни.

Тут я оживился, как всегда, когда мне выпадает случай исследовать загадки африканских верований.

– Ты сказал, что верен своей богине? – переспросил я. – А что это за богиня?

Мы сидели в тени развесистого баньяна (древа мудрейших, как его тут называют), который рос на небольшом холме вдали от поселения. Кенека встал и обошел его вокруг, словно желая убедиться, что нас никто не подслушает. Затем он оглядел крону дерева и увидел сидевшую там обезьяну. Я давно ее заметил, а он, похоже, только сейчас. Кенека принялся что-то кричать животному, будто отдавая ему приказания. Наконец маленькая бестия поскакала с ветки на ветку, спрыгнула на землю и умчалась в дальние кусты.

– Зачем ты прогнал ее? – удивился я.

– У обезьян, как и у нас, есть уши, Макумазан. Кто знает, сколько людских секретов они могут порассказать.

Я рассмеялся, догадавшись, что таким способом африканцы дают понять собеседнику, что разговор предстоит серьезный и тайный. Прогнав обезьяну, Кенека ненавязчиво намекнул мне, чтобы я держал язык за зубами; хотя, возможно, это лишь мои домыслы, а собеседник вовсе даже и не имел в виду ничего подобного.

Кенека вернулся и нарочно подвинул свой табурет так, чтобы лучи закатного солнца, пронизывающие нижние ветви баньяна, освещали мое лицо, а сам он оставался в тени. Я не спеша раскуривал трубку, поэтому некоторое время мы сидели в тишине. Я твердо решил, что не стану заговаривать первым. Такая тактика наиболее выигрышна с туземцами, когда тема беседы им небезразлична.

– Ты спрашивал о моей богине, Макумазан, – произнес наконец Кенека.

– В самом деле? – ответил я, попыхивая трубкой. – Ах да, вспомнил. Так кто же она и где обитает – в небесных далях или в земных пределах?

– Вчера, Макумазан, ты и твой желтолицый слуга интересовались, не слышал ли я чего об озере Моун, затерянном на земле моего народа дабанда, за горами Руга-Руга.

– Да, помнится, мне кто-то рассказывал об этом озере, с ним еще связаны какие-то любопытные легенды. А ты что-нибудь знаешь о нем?

– Лишь то, что на нем живет моя богиня.

– Если так, то она, должно быть, русалка.

– Это мне неизвестно, Макумазан. Я знаю только, что она живет на острове посреди озера вместе со своими прислужницами. Порой, в самые непроглядные темные ночи, над водной гладью или в лесу раздаются их пение и смех.

– А ты ее когда-нибудь видел, Кенека?

Он помедлил, словно выдумывал правдоподобную байку. А потом кивнул:

– Да. Давным-давно, когда был очень молод. Меня отправили искать отбившихся от стада коз. Поиски привели вглубь леса, который полого спускался к озеру. Когда наступила ночь, я понял, что заблудился, и решил устроиться под деревом на ночлег. Вернее, я без сна дожидался рассвета, желая поскорее покинуть это мрачное, жуткое место.

– Ну и что же произошло?

– О Макумазан, столько всего, что и не упомнишь. Меня посетили духи; я слышал смех за стволами деревьев и в их кронах. Духи и призраки собирались вокруг и потешались надо мной. В конце концов весь лесной народец куда-то пропал, оставив меня до смерти перепуганным, как будто бы сам лев заглянул в гости и полакомился из моей тарелки. Взошла луна, ее лучи проникали сквозь ветви деревьев, оставляя кое-где неосвещенные полосы. Я прикрыл глаза, надеясь уснуть. Но внезапно услышал какой-то звук, снова открыл их и огляделся. В полосе света стояла женщина, на вид совсем юная и необычайно стройная. Кожа у нее была белая-белая, ну прямо как у твоего народа, Макумазан. Она подставила лунному сиянию свое прекрасное лицо с глазами черными и бархатистыми, как у оленихи. Ее серое облачение мерцало призрачным светом, словно паутина в капельках росы на рассвете, а из-под головного убора по плечам струились черные волосы. О, как она была хороша! Так хороша, что… – Он осекся и умолк.

– Ну же, Кенека! – подбодрил я рассказчика.

– Что я совершил злодеяние, Макумазан, величайшее от сотворения мира. Настоящее кощунство по отношению к той, что зовется Тенью.

– Тенью? – не понял я. – Чьей тенью?

– Тенью богини Энгои: она обитает на небесах и одаривает светом звезду, которую мы почитаем превыше всех остальных. – (Как я выяснил впоследствии, речь шла о планете под названием Венера.) – А может быть, богиня сия обитает на звезде и освещает луну. Я точно не знаю. Во всяком случае, та, что живет на острове посреди озера, считается земным подобием Энгои; за это ее и прозвали Тенью.

– Как интересно, – заметил я, хотя, признаться, почти ничего не понял из его объяснений, сообразив лишь, что речь идет о некоей форме африканского оккультизма, в чем мне еще предстояло разобраться. – А какое же злодеяние ты совершил?

– Я был молод и горяч, господин, и красота незнакомки, внезапно появившейся из леса, свела меня с ума. Я протянул к ней руки и обнял, вернее, попытался это сделать. Но только я коснулся ее губ, как силы покинули меня, а руки бессильно повисли вдоль туловища. Оставаясь неподвижной статуей, я