– Por todos demonios esta el Cascabel! Клянусь всеми дьяволами, это Гремучая Змея! – вскричал он.

– Гремучая Змея! – повторил Генри, менее заинтересованный этим странным именем, чем видом самого гамбусино. – Вы его знаете, Педро?

Гамбусино снова посмотрел в трубу.

– Да, – продолжал он тем же тоном, – это, конечно, он! Я ясно вижу на его груди безобразную мертвую голову, послужившую образцом для той, которой он наградил меня. Это та самая шайка краснокожих, предводительствуемая Гремучей Змеей, которая поступила со мною так, как я вам рассказывал сегодня утром, дон Генрико. Горе нам, если мы попадем в их руки. Мы будем преданы ужасной смерти! Гремучая Змея будет упорно нас осаждать, чтобы голодом принудить нас к сдаче.

– Но если мы сдадимся тотчас же, – сказал с насмешкой Генри, – может быть, он будет милостив?

– Милостив, он!.. Берегитесь подобной мысли! Можно ли серьезно об этом говорить! Или вы забыли резню Переса?

– Никоим образом.

– Ведь эти койоты, изменнически убитые капитаном Пересом, составляли часть того племени, которое мы видим перед собой. Гремучая Змея об этом помнит, и, насколько это будет зависеть от него, мы поплатимся за виновных!

Сказав так, гамбусино замолчал. Он передал подзорную трубу Генри и оставался некоторое время погруженным в свои мысли, обдумывая возможные средства выйти из такого трудного положения, которое многие другие, может быть, нашли бы совершенно безнадежным. Но если ярость была известна дону Педро Висенте, то отчаяния он не знал.

Индейцы, предводительствуемые Гремучей Змеей, снова направились на северо-восток; другое племя дикарей обогнуло гору по направлению к северо-западу.

– Если мои расчеты меня не обманывают, – сказал Генри Тресиллиан, – число этих апачей доходит по крайней мере до пятисот.

– По моему подсчету, приблизительно столько же, – ответил гамбусино. – Что мы можем сделать против такого количества?

– Подождать ночи, напасть на них врасплох и пройти, – сказал Генри со всем пылом юности.

– Было бы безумием пытаться это сделать, сеньор, – сказал Педро Висенте, – во-первых, потому, что на этих индейцев трудно напасть врасплох; а во-вторых, нам нужно защищать женщин и детей, нас же так мало. Нам нужно беречь те немногие силы, какие у нас есть.

– Так вы советуете нам бегство? – сказал Генри.

– Почему же нет, если бы оно было возможно? – отвечал гамбусино. – Нельзя считать бесчестьем бегство перед врагом, который так подавляет нас своею многочисленностью. К несчастью, бегство для нас так же невозможно, как и сражение.

– Невозможно? Почему?

– Ах, сеньор, – возразил Педро с недовольным жестом, – разве вы забыли, что мы бросили наших лошадей и что нельзя спастись пешком в пустыне? Предположим даже, что нам удастся присоединиться к ним, но ведь вы не хуже меня знаете, в каком состоянии мы их оставили.

– Тогда, – сказал Генри Тресиллиан, – нам остается только защищаться на этой площадке!

– Вот именно, сеньор, об этом-то и нужно дать знать как можно скорее.

– Ну что ж, если нападение невозможно… Недурно будет показать этим проклятым дикарям, что они так просто до нас не доберутся.