расслабиться и передохнуть своему пятому номеру. От вина у неё щурятся, смеются, блестят, порочно темнеют и влажнеют глаза. Шоколад прячет от самой себя: не то, как чеховская героиня, объестся и будет плакать.
Варежка не верит в приметы, не боится Красного Петуха: на ней платье цвета рубинового вина, клюквенные туфли. На Наташе коралловое ожерелье, пурпурная блузка. Чистые разлетающиеся девичьи волосы обвиты венком из золотистой гирлянды. Варино окошко – единственное во дворе, а может, в городе – бесстрашно переливается, подмигивает разноцветными гирляндами.
Новый Год – вообще-то домашний праздник. Но самые бесприютные из нас собираются у Варежки своей компанией. И не только те, кому грозит перспектива в одиночестве чокаться бокалом с телеэкраном, с Голубым Огоньком.
Вот у меня благоверный начал набираться с трёх часов дня: «А в Петропавловске-Камчатском – полночь». И не поспоришь. Встречал аккуратно подряд по всем часовым поясам. На пермском не выдержал, свалился.
Ну, я тут же халатик поменяла на платье, мазнула помадой по губам, подмигнула в зеркало талисманчику. И, прихватив миски с салатами, на улицу – минуя взрывоопасные места, где может рухнуть снег, пригибаясь как при бомбардировке – бегом к Варежке, благо живём рядом.
Здесь проходной двор, цыганский табор, всем рады, все двери настежь, дым коромыслом, сногсшибательный запах. На кухне кто-то гремит противнями, заглядывает в духовку, карауля томно истекающий жиром и соком кусок свинины. Кто-то выводят на трёхъярусном торте морозные узоры. В гостиной накрывают на стол: хлопают скатертью как парусом, звенят стеклом и старым мельхиором.
В прихожей кто-то не успел и торопливо снимает перед трюмо бигуди. Из ванной слышится шум воды. На балконе мелькают сигаретные огни. В спальне самое столпотворение: примеряют, закалывают, ушивают на скорую руку, меняются бижутерией, хвастаются обновками. Кто-то вертится в мужнином подарке: норковой шубке. Кто-то пудрит синяк под глазом: тоже мужнин подарок.
Во всех розетках бессовестно торчат разномастные телефонные подзарядки. Потом Варежка удивляется электрическим счетам. Гостьи являются к ней, как к себе домой, и устанавливают свои порядки. Хулиганят: не хотят спать, а хотят петь песни, лить слёзы и всю ночь разговаривать за жизнь. Чтобы Варежка утешала их, вытирала слёзы, мирила с мужьями и топила для них электробаню в три часа ночи.
Однажды она явилась ко мне под утро с одеялом: «Мне на работу, я хронически не высыпаюсь». – «Гони их все к чёртовой матери!» – «Что ты, они такие несчастные, милые!».
В центре комнаты, как будто происходящее их не касается, царицами восседают сияющая Варежка с красавицей Наташей. Наташа одаряет всех радушной ослепительной улыбкой. Идёт глубокомысленный и бестолковый женский разговор, одновременно обо всём и ни о чём.
– Вот муж кого больше любит: тебя или ребёнка?
– Ребёнка.
– А должен – тебя!
– Но я тоже больше люблю ребёнка!
– Для матери это нормально, естественно. Но семья только тогда благополучна, когда муж больше любит жену.
… – Бывают мужья, по натуре – волки, а бывают мужья – псы. Волки – всё в дом, верны до смерти, зубами порвут за семью. Псы – увьются на собачью свадьбу за первым хвостом, только унюхают течку… Одно слово: кобели.
…– В перестройку границы открылись, и все эти «мисски» и красавицы ломанулись за кордон. И слава Богу, туда им дорога! Меньше конкуренция, а на безрыбье и рак рыба. Раньше-то на меня мой Валерка и не посмотрел бы…
…– Она мне говорит: «Я человек настроения». Звучит красиво, как «человек дождя» – а на самом деле просто хамка! Говорит: «Я ведь не осуждаю, осуждать – грех. Я только привожу факты, сухие факты».
– Нюхнёшь якобы французские духи из отечественного магазина – душные, тяжёлые, в нос шибают. Какая там Франция, льют из одной цистерны. Вы настоящих-то духов не видели, а мне приходилось на излёте советских времён. Откроешь шкаф с платьями – оттуда до сих пор, через десятки лет – отголоски милого тонкого неповторимого аромата.
– Как вкусно ты описываешь. Варежка, а от тебя всегда так хорошо пахнет… Чем душишься?
Варежка улыбается:
– Голь на выдумку хитра. Берёте самую недорогую туалетную воду, любую: стойкую, но не резкую и не приторную. С вечера слегка обрызгиваете одежду ниже колен. Оставляете в расправленном виде, чтобы запах не задохнулся, выветрился. Утром надеваете. Всё.
Я любуюсь Варежкой в её рубиновом платье. Какие болваны эти мужчины. Монашкой она, конечно, не жила – а как по-другому урвать кусочек коротенького женского счастья? Не навязывалась, не требовала ничего взамен: подарков, ресторанов, туристических поездок, развода с женой. И как-то у неё всё выходило женственно, нежно, чисто и целомудренно – хотя речь, в общем-то, идёт о прелюбодеяниях. Как-то она могла устроить так, что жёны даже не догадывались о маленьких победоносных походах мужей налево.
Поездки к морю – фи. Жарко, тесно, скользко от пота. То ли дело Пинега, Печора, Шексна. Безлюдье, вековая тишина, древний гранит, суровая северная природа. В палатке, под треск костерка, пение елей и плеск озёрной волны, под мелкими холодными звёздами Варя зачала Наташку. Не подозревающий о том мужественный отец, поцеловав, пощекотав на прощание бородой милую Варюшу, уехал к семье.
