Луи Дарлан, который на встрече с Гитлером в конце мая 1940 года, после событий в Дюнкерке, сказал: «Сегодня праздник Жанны Д’Арк, которая выгнала англичан». А русский писатель-эмигрант Дмитрий Мережковский, комментируя нападение Германии на СССР, умудрился сравнить с Орлеанской девой… самого фюрера, который защищает европейскую культуру от внешнего врага333. Идея упала на благодатную почву: вскоре Гитлер приказал позолотить статую Жанны в Париже на площади Пирамид — с гитлеровской позолотой она стоит и по сей день. В других городах, например в Лиможе и Шамбре в зоне Виши, появились новые памятники героине. Правда, маршал Петен не стремился акцентировать значимость образа Жанны Д’Арк в военном смысле. В его риторике, довольно неубедительной, она была примером для морального возрождения Франции и преодоления той внутренней гнилости, что поставила страну на колени в 1940 году. Однако по ходу развития событий антианглийский пафос оказывался востребован всё более. После того как британская авиация осуществила разрушительные бомбардировки Руана — города, где воительница была сожжена англичанами на костре, на французских улицах появился нацистский плакат с тенью Жанны, что восстает из руин разрушенного города. Слоган намекал на повторение истории: «Преступники всегда возвращаются на место преступления»334.

Ничего подобного колониальному отношению к советским славянам и в помине не было ни во Франции, ни в Бельгии, ни в Голландии — о жителях этих стран оккупанты в массе своей думали как о равных. Да, нежась под ласковым солнцем на пляжах французского Юга, победители могли без особой ненависти порассуждать об арийском превосходстве над «лягушатниками». «Что касается расы — то это факт, болтали офицеры. Французы выродились. Но девочки — просто прелесть! Стройны как тополь! Разумеется, приходится проявлять сдержанность. Эксцессы не должны приводить к ссорам. На командирских совещаниях по этому поводу давались категорические указания», — так об этом вспоминал полковник Луитпольд Штейдле335. В целом основная масса немцев относилась к французам со сдержанным уважением, которое можно проиллюстрировать забавной бытовой сценкой. «Берлин, жаркий летний день 1942 года; длинная очередь за мороженым… К мороженщице подходят два француза, без очереди берут по порции заветного лакомства и удаляются — никакого протеста ни из-за прилавка, ни от очереди». Современник писал, что «если бы на месте французов оказались русские или поляки и даже если бы они просто стояли в очереди — поднялся бы невообразимый скандал»336.

На Востоке в это время происходил не скандал. Там происходил геноцид.

Одной из угроз, которую германский мир традиционно видел в России, была численность её населения. Ещё в начале Первой мировой войны, в сентябре 1914 года, влиятельная шовинистическая организация — Пангерманский союз — подготовила меморандум, где говорилось: «„Русского врага“ необходимо ослабить путём сокращения численности его населения и предотвращения в дальнейшем самой возможности её роста, чтобы он никогда в будущем не был бы в состоянии аналогичным образом угрожать нам»337. К 1941 году в Советском Союзе проживало 196 миллионов человек, причём за последние предвоенные годы это число росло в основном за счёт снижения смертности. Из этих миллионов львиная доля проживала в европейской части страны, которую по планам гитлеровских элит предстояло захватить, колонизировать и постепенно заселить немцами. Очевидно, что сама логика поселенческого колониализма подводила нацистов к мысли, что на Востоке им придётся планомерно менять соотношение немецкого и местного населения в пользу первого.

Глава сената вольного города Данцига Герман Раушнинг писал, что накануне войны Гитлер предполагал «разработать технику истребления народов». Он говорил: «Вы спросите: что значит „истреблять народы“? Подразумеваю ли я под этим истребление целых наций? Конечно. Что-то в этом роде, всё к тому идёт. Природа жестока, и нам тоже позволено быть жестокими. Если я брошу немцев в стальную бурю грядущей войны, не жалея драгоценной немецкой крови, которая прольётся в этих битвах, то я тем более имею право истребить миллионы неполноценных, плодящихся подобно насекомым — не уничтожая их, а всего лишь систематически препятствуя их природной плодовитости… Существует много методик, чтобы последовательным и относительно безболезненным путём, без большого кровопролития, довести нежелательный национальный элемент до вымирания»338. По свидетельству Раушнинга, такой же разговор он слышал между фюрером и министром сельского хозяйства Рихардом Вальтером Дарре. Министр заявил, что после покорения Востока «первая задача — подорвать славянскую плодовитость. Вторая — создать и прочно укоренить немецкий класс господ. Вот внутренний смысл „восточной территориальной политики“»