разорвать всю эту паутину неопределенности, каким бы ни был результат, я хотел приблизить его, уже и немедленно. Хотя смелости все равно не хватало.

Иногда глаза Юлианы были словно замерзшие озера, из которых не удавалось выловить ничего, кроме следов раненой памяти, едва видимых вспышек сладкой тоски, которая, как казалось мне, объединила нас, но в чем заключался глубинный смысл этой тоски, я не мог распознать. Она была всегда на расстоянии, а вместе с тем была рядом со мной, с удовольствием общалась и часами могла разговаривать, а время от времени мы ходили на прогулку, то вдвоем, то с Рутой, и они, словно две козы, скакали на лугу. В такие моменты можно было, наблюдая за ними, все же заподозрить, что эта веселая, смеющаяся пара – на самом деле не юноша и девушка, а две девушки. Однако Рута ничего такого не замечала – она была совершенно ослеплена своей любовью и смотрела на Лоренцо очарованным взглядом. Любовь слепа настолько, что не видишь очевидного. Скажем, когда мы выбирались на прогулку, прихватив еду и напитки, Юлиана не уходила со мной в кусты, как делают все мужчины, а пряталась отдельно, а потом делала вид, что нашла какие-то особые цветы и дарила Руте, вызывая в ней еще более сильную вспышку симпатии и безудержного вожделения.

Я осознавал, что любовь – фантом, что ее нет, или же она бывает только нашим заблуждением, которое помогает нам жить, заставляет жить. Но чтобы это понять, надо сначала влюбиться и не ожидать от любви того, чего она дать не может, осознавая, что любовь ничего не изменит в твоем одиночестве, в твоем путешествии по пустыни жизни, она ничего не меняет, не меняет ничего даже в самой любви. Ибо любовь – это соломинка, за которую мы хватаемся, утопая в одиночестве, в собственном эгоизме. Даже смерть мы воспринимаем эгоистически, как Нарцисс, который сходил с ума от возможности потерять самого себя. Нужно иметь в себе что-то от Нарцисса, чтобы это понять, потому что смерть эгоистична. Античные боги были бессмертны, потому что никогда не существовали. Ни один из нас не в состоянии представить минуту, когда его не станет. Все умершие вокруг нас не умерли в нашем сознании – они просто ушли, исчезли, оставив после себя пустоту, похожую на ту, что появляется на месте портрета, который сняли со стены. Эта пустота еще долго будет угнетать нас и причинять боль, но не страх, панический страх, который возникает только ночью, когда начинаешь думать об исчезновении собственного портрета из галереи знакомых и друзей. «Я перестану существовать» – это невозможно, невозможно произнести. Лучше об этом не думать, и я пытаюсь изменить течение своих мыслей.

Очнулся я только тогда, когда началась проповедь, и святой отец с пристрастием поносил дьявола, призывая быть бдительными.

– Вы спросите, как дьявол, у которого нет материального тела, может иметь телесные сношения? На это можно ответить, что он иногда заимствует человеческий труп или формирует тело иным образом. Если женщине взбредет фантазия понести от дьявола – а это может произойти только с его согласия и по его желанию, – то дьявол предварительно превращается в женщину-суккуба и соединяется с мужем или вызывает у мужчины какое- нибудь срамное сновидение, во время которого похищает его семя и переносит его в лоно женщины, вызывая зачатие.

Иногда дьявол, в виде инкуба или суккуба, совокупляется с мужем или с женой, хоть они и не поклоняются ему и не приносят жертв, которых он обычно требует от колдунов и колдуний. Это просто страстный любовник, у которого нет иной цели, кроме владения особой, в которую он влюблен. Можно привести множество примеров женщин, которых соблазняет дьявол-инкуб. Они сначала сопротивлялись искушению, но впоследствии таки уступали его просьбе, слезам и нежностям. Выстоять против натиска такого безумного любовника бывает очень трудно. Дьявол совокупляется не только с женщинами, но и с кобылицами; он осыпает их заботами и ласками: так заплетает гриву в косички, что потом невозможно ее расплести; но если они сопротивляются, он бьет их, всячески вредит и в конце концов убивает.

– Дьявол среди нас! Дьявол везде! – вдруг возвысил голос священник, а совсем рядом кто-то тихонько прыснул от смеха, я повернул голову и увидел Франца, закрывающего кулаком рот. Калькбреннер толкнул его, и тот выпрямился, пытаясь придать своей физиономии максимум серьезности. Амалия, видимо, не слушала проповедь, пребывая, с прищуренными глазами, в каких-то заоблачных мечтах.

– Поведаю я вам, братья мои и сестры, историю белоголовой Пелагии, – говорил священник. – Не так давно жила в нашем городе высоконравственная замужняя женщина, о которой все, кто ее знал, говорили только хорошее. Как-то женщина заказала у пекаря хлеб. Пекарь принес ей готовый хлеб и, кроме того, еще большой корж странной формы. Женщина очень удивилась, потому что не заказывала корж, и отказалась его принимать.

«Но вы мне уже заплатили за него, – ответил пекарь, – наверное, вы просто забыли об этом корже».

Пожав плечами, женщина взяла корж и вместе с мужем, маленькой дочкой и служанкой съела его. А ночью вдруг проснулась от шепота, похожего на тихий нежный свист: «Как тебе понравился корж?» Испуганная женщина принялась креститься, обращаясь к Иисусу и Деве Марии. «Не бойся ничего, – шептал голос, – я не хочу тебе зла, я готов на все, чтобы тебе понравиться; я пленен твоей красотой, и мое самое большое желание – насладиться твоими объятиями».

Тут же она почувствовала, что кто-то поцеловал ее в щеку, но так легко и нежно, словно ее коснулся лебяжий пух. Она пыталась защищаться, беспрерывно повторяя святые имена и крестясь. Муки продолжались около получаса, а затем соблазнитель исчез. Утром женщина пошла к своему духовнику, который поддержал ее в вере и убедил продолжать мужественное сопротивление, посоветовав запастись святыми реликвиями.

В последующие ночи повторились такие же искушения с поцелуями, перед которыми она твердо выстояла. Утомленная этими тяжелыми и