и, найдя и услышав, что он от нее отрекается, решилась на детоубийство. А как бы он сам поступил, если бы оказался на месте своего отца? Если бы он был таким паном, то, по крайней мере, обеспечил бы бедную женщину деньгами, нанял для нее служанку, отправил бы ребенка учиться. Нет, он бы не отрекся от них. Хотя и держал бы это в тайне. Он бы не допустил преступления.
Но кто, кроме дьявола, мог выжечь эту надпись? Значит, Калькбреннер дьявол? Каспер почувствовал страх. Он знал, как поступают с теми, кто общался с дьяволом. Если кто-то об этом узнает, то сожгут их обоих – и Руту, и его. Он взял тарелку и швырнул в камин. Тарелка вспыхнула, но имя не исчезало, оно выделялось особым белым пламенем и шипело. Каспер толкнул тарелку палкой, имя перескочило на палку и горело на ней. Швырнул палку в огонь и следил терпеливо, пока все не исчезло.
Из записок Лукаша Гулевича«Зима 1647 года.
Я воспользовался советом доктора Гелиаса и с ноября стал ходить учиться фехтованию. Рамзей, испытав меня, удивился, зачем мне нужны уроки, раз я и так хорошо «шермую». Я объяснил, что мне нужно усовершенствовать свое умение, чтобы быть в состоянии отразить атаку, стоя на месте и не делая слишком много шагов или прыжков с моей искалеченной ногой. И здесь действительно была возможность приобрести такую сноровку. Юлиана решила на один из уроков прийти со мной. Рамзей мгновенно выбил у нее шпагу из рук и раскритиковал ее стойку, удивляясь, что она не постигла хотя бы азов «шермерки». Она надулась и больше не ходила.
– Я же не собираюсь участвовать в поединках. Мне достаточно, чтобы защитить себя от какого-нибудь разбойника, – сказала она.
…Рута меня ошарашила. Я никогда не думал, что когда-нибудь она выберет меня посредником в своих отношениях с Юлианой, в которой видела юношу Лоренцо. Она говорила дрожащими губами со слезами на глазах, ее переполняли чувства, которых она уже не имела ни сил, ни мужества сдерживать, но боялась разочароваться во взаимности своего избранника, боялась разорвать это сладкое заблуждение, которое согревало ее и наполняло надеждой. Рута уловила момент, когда Юлиана пошла с Айзеком за покупками, а я остался в аптеке. Девушка подошла ко мне так близко, как никогда, ее грудь возбужденно вздымалась и время от времени касалась моей груди. Она была прекрасна, и я искренне завидовал этому несуществующему Лоренцо, ведь меня так никто еще не любил и не желал. Рута рассказала, запинаясь и торопясь, глотая слова и отдельные звуки, о своих чувствах к Лоренцо, начиная с того, что все это с ней впервые, что она никогда еще никого так не любила, что она все это время, с тех пор как Лоренцо появился в ее жизни, любила его, и ей кажется, что он тоже может иметь к ней какие-то чувства. Поэтому он должен знать, должен узнать о том, кем она на самом деле является для Каспера, а я ведь знаю ее историю и могу засвидетельствовать, каким образом она попала к палачу. И если есть хоть малейшая надежда, что Лоренцо любит ее, она упадет на колени перед Каспером и будет умолять его отпустить ее, будет целовать ему ноги, а если нет, то клясть и проклинать, и призывать на помощь все темные силы, с которыми был знаком ее отец. Она не остановится ни перед чем. Такой сильной и неодолимой является ее любовь. А если надежды на взаимность Лоренцо развеются, она не знает, что дальше делать, как жить, как мечтать и зачем жить.
Я слушал, затаив дыхание, никто еще мне таких слов не говорил, я закусывал губы, чтобы не вырвалось из меня то, что могло вырваться. Что будет, когда она узнает, что ее Лоренцо на самом деле девушка? Если ее любовь зашла так далеко, что жизнь ей не мила, это может убить ее окончательно. И что будет, когда она узнает о моих чувствах к Юлиане? Холодной и неприступной, закрытой на ключ. Нет, так, как она, я Юлиану не любил. Я контролировал свои чувства, не давая им развернуться настолько, чтобы совсем потерять голову. Я просто был готов влюбиться по уши, втрескаться самозабвенно, но не сейчас, и не в фантом. Юлиана была на расстоянии вытянутой руки, но в то же время где-то за горизонтом. Я тоже ловил, как и Рута, ее прикосновения, но несколько шустрее, по крайней мере, мне так казалось. Я ничем себя не выдавал, но видел, что Юлиана предпочитает держать дистанцию, она что-то скрывает, носит в себе то, о чем я не догадываюсь. Нечто похожее у меня в жизни уже было. Удивительно, как все совпадает. Там, в Падуе, я часто ходил на прогулку с дочерью одного лавочника, мы ездили в Венецию и катались на гондолах, держась за руки, потому что в Падуе такая прогулка была бы невозможной. Как-то гондольер предложил отвезти нас на Лидо. Он отвез нас туда около полудня, а вечером должен был забрать. Остров был пустынным, песчаные дюны дымились желтыми клубами. Мы разулись и бегали по песку, а когда в один из моментов я поймал Мариэтту и, прижав к себе, хотел поцеловать, она замотала головой так яростно, словно я пытался откусить ей нос. Я заподозрил, что ей это неприятно, но не мог поверить, что такое возможно, ведь мы уже долгое время были вместе, правда, ограничиваясь лишь прикосновениями и не слишком тесными объятиями. Она побежала, я догнал ее, повалил на песок и снова попытался поцеловать, но она отбивалась от меня изо всех сил, повторяя без остановки: «Нет, нет, нет!»
– Что такое? – не выдержал я. – В чем дело?
И тогда она сказала мне такое, от чего я долго не мог прийти в себя. Она сказала:
– Ненавижу все это… поцелуи… мокрое с мокрым…
Ее лицо действительно демонстрировало отвращение. Я поднялся, все еще стоя над ней на коленях, положил ей руку на лоно, лишь на мгновение ощутив под ладонью его густой пушок, потому что она тут же смахнула мою руку, как лягушку, и спросил:
– А мокрое в мокрое тебе тоже не нравится?
