Иоганн остановился над Амалией и положил руку на ее голову. Она ничего из того, что он сейчас говорил, не воспринимала или не слышала – и уши, и глаза ее были закрыты. Писк мандрагоры делал ее бессильной.
– Женщины бережно хранят свою тайну, – Иоганн говорил это, поглаживая волосы Амалии. – Зная все и вся, женщина просто не может быть дурой. И я пойму ваше удивление, когда вы мне возразите, назвав целую кучу знакомых вам дур. Но я объясню вам это очень просто. Если какая-либо из них дура, то это – только ее роль, которую она должна сыграть для большего разнообразия. Женщины выполняют указания Луны, своего мозгового центра. Собственно, Луна – это сплошной титанический мозг. И это он дает отдельным женщинам указание быть идиотками, проходимками, стервами, проститутками, безумными шлюхами, разгильдяйками, лентяйками, скандалистками, вертихвостками…
– …и феминистками, – вмешался Франц.
– Что ты сказал? – удивился Иоганн. – Какими еще феминистками?
– А-а, это такие чудища, которые появятся лет эдак через двести, – рассмеялся Франц.
Иоганн кивнул в его сторону:
– Вы слышали? Вот такие теперь слуги пошли. Они иногда знают больше своего хозяина. Но я продолжу. Единственное возможное состояние, когда женщина выходит за пределы влияния Луны, – это состояние опьянения. Алкоголь действует на женщину настолько сильно, что полностью меняет ее сущность. Но именно потому, что тогда женщина теряет над собой контроль, а Луна не может уже ничем ей помочь, ее умственные способности атрофируются. Женщина очень быстро и легко может превратиться в пьяницу, перестав получать лунную энергию. Такая женщина уже ничего интересного вам не скажет, память ее полностью стерта. Но гораздо более интересной может быть женщина, которая тяпнет с вами. Вот тогда не считайте ворон, а попробуйте расспросить ее об отношениях с Луной. До сих пор еще ни одна пьяная женщина этого не отрицала. Которая похитрее – может хихикать, шутить, баки забивать, а некоторые таки выложат правду-матку, аж мороз по коже пойдет. А, кстати, вот что пишет Джованни Боккаччо в трактате «Ворон». – Иоганн взял в руки книгу в сафьяновой оправе и зачитал: – «Женщины изображают из себя пугливых и застенчивых существ. Посмотреть вниз с высоты не могут – закружится в голове. Купаться в море – живот заболит. Выйти в темноте на улицу – упаси бог, боятся духов, призраков, мары всякой. Мышь пробежит, ветер хлопнет ставней, камушек упадет с крыши – они уже дрожат, бледнеют… Но когда их ждет любовник, становятся они бесстрашными, как тигрицы, и крадутся по крышам среди ночи, несмотря на вооруженную стражу, даже через кладбище, упорно стремясь туда, где их хорошенько отдерут. Все женщины изменчивы и непостоянны. За один час успевают они тысячу раз захотеть и расхотеть одно и то же, за исключением любовных ласк, потому что этого им хочется всегда. Все они обычно самоуверенны и убеждены, что все им принадлежит, что они стоят высоких почестей и громкой славы, и что без них мужчины не стоят ничего. Господь святой знает, где женщина держит наготове слезы, чтобы пролить их по первому же желанию».
Он отложил книгу, опрокинул бокал и, обведя нас взглядом, сказал:
– Амалия – венец моего искусства. Вероятно, вы уже догадались, что создал я ее из мандрагоры. Я! Сам!.. Ну, не совсем сам, а вот с ним. – Он кивнул на Франца, а тот довольно улыбнулся. – Она – идеальное существо! Безотказная. Покорная. Добрая. Ничего нежнее я в своей жизни не встречал. Идеальная женщина, а ведь вы знаете, что в каждой женщине живет теща. Но не в Амалии. Она – сама по себе. И, казалось бы, независима от Луны. Но однако… однако есть определенные подозрения, что все же зависима.
– Как же это возможно? – поинтересовался я. – Ведь не Луна ее сотворила.
– Луна сотворила мандрагору, – сказала Рута, – но та, что годится для магии, вырастает только под виселицами.
– Вот! Именно! – подхватил Иоганн. – В этом вся загвоздка. Я просил Франца, чтобы он, выкапывая корень, следил, не выглядывает ли Луна из-за облаков. Однако, видно, он не уследил. От Луны трудно скрыться. Когда я работаю над своими записками, где раскрываю самую главную женскую тайну, Луна всегда заглядывает в окна. Ее взор падает на стол, устланный бумагами, она внимательно вчитывается в то, что я написал. Я смело всматриваюсь в ее бледное лицо и вижу, как меняет оно краску, наливаясь гневом. Я не могу помешать ей в чтении, ее взгляд проникает сквозь любую преграду. И страх пронизывает меня: что она сделает со мной, прочитав все до конца? А потом я слышу теплые шаги Амалии, она приближается ко мне, и мое сердце сжимается от предвкушения неизвестного. Вот она входит, и нежный ее голос обволакивает меня, словно золотая паутина: «Что ты пишешь так поздно, милый? Тебе еще не хочется спаточки?» Ее руки ложатся мне на плечи, щекочут шею, уши, она наклоняется, и я чувствую спиной прикосновение ее упругой груди. Лицо ее прижимается к моему, губы наши встречаются, но я вижу, что глаза она не закрыла, как делает это всегда при поцелуе. Глаза ее открыты и скошены в сторону стола. Она целует меня, ласкает, а глаза ее вчитываются в рукопись. И я вижу в глазах ее холодную ярость, я вижу в глазах ее конец. Тем не менее, покорно встаю из-за стола и иду за ней, за рукой, что ведет меня, иду в сумерки соседней комнаты, где мы оба падаем в глубокие снега простыней, одеял и подушек, где она сплетается со мной в одно целое. И вот я, тот, кто разгадал ее тайну, покорно лежу на волнах, качающих меня. На волнах, несущих меня к смерти.
Калькбреннер замолчал, потом убрал банку с мандрагорой, писк утих, а Амалия открыла уши, открыла глаза и снова стала попивать вино с безразличным видом, словно только проснулась от легкой дремоты, в которой мерещилось ей что-то приятное.
– Не правда ли – она чудесна? – Иоганн наклонился ко мне и шепнул: – Если пожелаете, я вас научу, как создать что-нибудь подобное и для себя. Не пожалеете. Кстати, мандрагора – это лишь средство для создания тела, а душу она вытягивает из простора. Каждый человек является кем-то, но в каждой из жизней он другой, а какой на самом деле – неизвестно. И хотя живет он многими жизнями, но это всегда один и тот же человек. И не имеет
