пожал мне руку, а Юлиану заключил в объятия и расцеловал в обе щеки, затем взял из рук Франца мешочек, заглянул в него и прищелкнул с удовольствием. – Ну, пойдем, пойдем ко мне наверх в мой кабинет. Когда-нибудь станете свидетелями эпохального эксперимента.

Кабинет был с высоким потолком и с большими окнами, которые были сейчас плотно зашторены, здесь освещение было значительно ярче, чем внизу. На сдвинутых вместе нескольких столах лежало чудовище серого цвета. Оно было похоже на человека, но в два раза выше и несуразная, такое впечатление, что лепили его лопатой, а тесали топором. На месте груди зияло большое отверстие, из которого торчали проволочки.

– Вот, прошу, легендарный Голем. Точная копия пражского. – Он вынул сердце, повертел его в руках и снова прищелкнул. – Фантастика! Палач оказался мастером хирургического дела! Так аккуратно, так деликатно вырезать сердце! – Тут он посмотрел на нас. – Хотя… о, пожалуй, я догадываюсь! Это вы ему помогли? Тут видна рука мастера!

Потом он опустил сердце в стеклянный сосуд с какой-то желтоватой жидкостью. Сердце опустилось сначала на дно, но тут же всплыло и остановилось посреди жидкости. Из обрезков сосудов начали сочиться тоненькие струйки крови.

– Отлично, – потер руки Калькбреннер, – оно еще оживет и забьется в этой груди. Но не сейчас, еще не сейчас. Франц, принеси нам вина и сыру, я должен угостить дорогих гостей. – Заметив, что я обратил внимание на множество различных препаратов в баночках и целую стаю жаб в аквариуме, он сказал: – Жабы – чувствительный индикатор ядов. Особенно обнаженное сердце жабы. Оно реагирует на малейшую дозу яда. А вот это видите? – Он указал еще на один пузырек, на дне которого лежал серый скомканный клочок. – Это то, что я украл из Праги. Клочок бумаги, на котором ребе Лев Иегуда Бен Бецалель вывел одно-еднственное слово «amet» – «истина». Если его вложить в уста этого болвана, – он кивнул на Голема, – он оживет и будет выполнять мою волю.

– Я слышал, что не только ребе Леви работал над созданием Голема.

– О-о, да! Ребе Элияху из Холма тоже его сотворил. Но так по правде, трудно вспомнить город в нашей стране, где не было бы раввина, который не задумался бы над созданием какого-нибудь андроида.

– Так вас поэтому разыскивают?

– М-м… не только. Но откуда вы знаете, что меня кто-то разыскивает?

Я вынул из кармана бумаги и протянул ему. Иоганн пригласил нас сесть у небольшого столика, а сам стал читать, и его лицо вскипело от гнева. Франц принес вино, бокалы, большой кусок сыру и тоже сел неподалеку. Иоганн закончил читать и выругался.

– Откуда это у вас? – Он помахал бумагами в воздухе.

– Это я их добыла, – сказала Рута. – Всадник, который их вез, напал на меня в моем доме и хотел изнасиловать. Я защищалась и ненароком убила его.

– Хо-хо! – воскликнул Иоганн. – А дальше что?

– Дальше я его обыскала, отволокла в сад и закопала. Он до сих пор там лежит. А конь его у меня.

– Прекрасная история. Франц, налей всем вина. Мы должны это обмыть. – Он поднял бокал с вином и произнес: – За здоровье юной панны Руты, победительницы рыцарей. Ибо тот, кого вы убили, был рыцарем по имени Альдорф фон Фуссенбруннер. Я знал его. Но ничего хорошего припомнить о нем не могу. Вижу, мне надо ускорить свой эксперимент, опять меня выследили.

– Да вы не очень-то скрывались, – сказал я. – О вас многие болтают.

– Таинственность всегда манила простолюдинов. Я стараюсь мало с кем общаться. А это выглядит подозрительно в глазах примитивов. Вы знаете доктора Гелиаса? Мы иногда встречаемся в небольшой компании с другими уважаемыми лицами. Разговариваем на разные темы, иногда и на медицинские. Этого мне достаточно, чтобы не чувствовать себя отшельником.

Неожиданно откуда-то выплыла панна в длинном шелковом платье зеленого цвета. В пышных рыжих волосах, ниспадающих волнами на плечи, белели вплетенные цветы кувшинки, а ее большие губы, казалось, пили, а не вдыхали воздух. Вся она излучала здоровье и силу, на щеках играл румянец, а грудь поражала своими формами. Иоганн сразу встал, обнял ее за талию, усадил возле себя и вручил бокал.

– Это Амалия, – сказал он радостно. – Как видите, у нее две руки, две ноги, две груди, два глаза, два уха и, к сожалению, только одни губы. Не считая, конечно, еще одних, тайных, скрытых, магических губ ночи. Если бы у нее было этих губ гораздо больше – рассыпанных, как ягоды, по всему телу, везде, куда коснешься, – я бы только то и делал, что целовал и целовал, и припадал бы к ним всем телом, а они – удивительные волшебные пурпурные пиявки – высасывали бы меня до остатка. Но у нее только одни губы. И ими она, кроме поцелуев, ест разное свинство – пляцки,[30] конфеты, шоколад, мармеладки, бурбуладки, пьет вино, чай, воду, пиво, соки, компоты, валерьяновые настои, молоко… А еще она этими губами говорит, болтает, мямлит, бубнит, тарахтит – о Господи, это нашествие слов, которое можно остановить только поцелуем! И когда я целую эту мельницу еды и слов, этот механический слововыдавливатель, я не могу побороть чувство, что во время поцелуя какие-то ее непроизнесенные слова проникают вместе с настойчивым языком Амалии в мои губы и уничтожают все, что я еще не успел выговорить, все мои только что рожденные слова, слова-младенцы – слабенькие, хрупкие и хилые. А их место занимают ее слова, которые берут в плен мой язык, и я часто ловлю себя на том, что говорю не своими, а чужими словами. Вполне возможно, что это происходит и сейчас. И не я вам это рассказываю, а Амалия.

Амалия расплылась в довольной улыбке. Она, казалось, уже слышала подобную тираду, и теперь спокойно попивала вино, закинув ногу на