понимать, что тебя может ждать неминуемое наказание. Хотя, с другой стороны, живешь, живешь, и не знаешь для чего. Все время кажется, что вот-вот узнаешь. Потому и живешь.

Тут он налил кружку и сунул мне в руки. А Юлиана спросила:

– Я чего-то не знаю? Кто эта «ваша, лучше б не вспоминать»?

Я взглянул на Айзека грозно, но ответил:

– Она была у меня кухаркой. И я не знал, что она жена разбойника.

– А-а, – улыбнулась Юлиана с таким видом, будто ей уже известно абсолютно все, что между мной и Гальшкой было. Но мне нечего было стыдиться, хотя наблюдать за тем, как бедную женщину будут прижигать железом, мне не хотелось.

Я опрокинул не одну, а две кружки и почувствовал бодрость духа. На улице Юлиана меня догнала и протянула маленькую бутылочку.

– Что это?

– Дадите палачу. Кажется, вы с ним нашли общий язык.

Я посмотрел на нее удивленно, но по выражению ее лица сразу же догадался, что она имеет в виду. Однако я заколебался и поднес бутылочку к носу.

– Экстракт роделии, – сказала она и исчезла. Удивительно, что я сам не догадался воспользоваться им.

На Рынке уже ставили помост, сбивая его из готовых брусьев и досок, несколько зевак следили за этим. В пыточной не было никого, кроме Каспера, который раскладывал огонь в печи. Подмастерья рубили дрова во дворе.

– Можете ли вы оказать мне одну услугу? – спросил я.

Палач выпрямился и с интересом посмотрел на меня. Очевидно, с просьбами к нему не так часто обращались.

– Что, нужно сердце, печень или мизинец Головача? Как для вас…

– Нет-нет, – сразу перебил его я, потому что времени было мало, – я лишь хочу, чтобы вы вылили это в воду или вино, которыми будете поить его жену.

– И что будет?

– Она через некоторое время потеряет сознание. И умрет, даже этого не осознав.

– У вас все еще к ней какие-то чувства?

– Нет, просто остались некоторые воспоминания.

Каспер кивнул. В ту же минуту в пыточную привели разбойников вместе с Гальшкой и стали приковывать их к стене. У всех был покорный, напуганный вид, и все, кроме самого Головача, тряслись. Он вырывался и защищался, но цепаки его скрутили, и вскоре он тоже стоял у стены. Палач положил клещи на огонь. Разбойники с ужасом следили за его движениями. Гальшка уже была без своего дорогого платья, в хламиде из мешковины. Растрепанные потные волосы прилипли ко лбу, под глазами были синяки. Проживание в пещерах сказалось. Она только раз взглянула в мою сторону и отвела глаза. Но когда клещи раскалились докрасна, она посмотрела на меня долгим тоскливым взглядом, и я незаметно ей кивнул. Тогда на ее губах появилось нечто похожее на печальную улыбку.

Затем пришли лавничие судьи, четверо лавников и отец Амброзий. Судья Зилькевич спросил разбойников, куда они спрятали награбленное, которое им и так больше не пригодится, так как все они будут казнены в тот же день. Разбойники все как один клялись, что кроме найденного в подземных тайниках ничего больше нет.

Зилькевич обратился к лавникам, чтобы те высказали свое мнение. Те сказали, что от предписаний отступать нельзя, надо допросить как положено. Подмастерья стали обнажать груди разбойникам. Мешковину Гальшки просто вспороли и бросили в угол, под ней она была голая. Я старался не смотреть на нее. Палач вытащил из огня клещи и прижал их к груди первого разбойника – зашипело мясо, запах паленых волос и кожи заполнил пыточную. Разбойник закричал. Палач перешел к следующему. Третий разбойник потерял сознание. Один из подмастерьев плеснул на него водой и дал напиться. Когда дошла очередь до Гальшки, я посмотрел на нее, она же понуро смотрела под ноги. Губы ее дрожали. Я не знал, как привлечь ее внимание, и не придумал ничего умнее, чем сделать вид, будто что-то попало мне в горло и я стараюсь это выкашлять. Гальшка наконец подняла голову, а я посмотрел на нее довольно красноречиво и закрыл глаза раз, и второй, и третий. Она догадалась, что должна сделать, и когда прижигали разбойника, который был прикован перед Головачом и ней, она притворилась, что теряет сознание. Каспер сразу кивнул, чтобы ее облили водой, и прижал к ее губам ковшик, Гальшка выпила, а ковшик выпал из его руки и разбился. Головач выдержал прижигание без крика, лишь шипел, стиснув зубы, а поскольку он не выказывал никаких страданий, с ним возились дольше, так что скоро его грудь напоминала сплошную рану. Тут уже вмешался я и настоял, чтобы пытки над ним прекратили. Когда палач приблизился к Гальшке, она уже обессилено висела на руках. Обливание холодной водой ничего не дало. Я подошел и пощупал пульс. Она была еще жива, пульс едва бился.

– Она умерла, – сказал я. – Не выдержало сердце.

Судьи велели расковать ее. Гальшку положили на сено под стеной и накрыли мешковиной. От разбойников добиться так ничего и не