всадников. Четверкой гнедых лошаков правил сонный и разомлевший на солнце возчик в соломенной шляпе, его голова с закрытыми глазами то безвольно болталась, то резко дергалась вверх, отряхивая обильную пыльцу сна, но только для того, чтобы снова упасть на грудь и беззаботно посвистывать крючковатым носом. В карете дремал львовский лавник Базилий Конопка, чей носище, втайне от хозяина, очень быстро спелся с носом возницы, и скоро это трогательное чудо-пение заглушило даже скрип колес.

Вдруг лошади остановились и зафыркали. Извозчик дернул голову вверх, протер глаза на мглистый нечеткий мир и побледнел: поперек лесного пути он увидел поваленный граб, а за ним – двух молодцов с пистолетами и ружьями наготове. Их рожи не вызывали никакого доверия. Возчик оглянулся на драгун, но те сидели на лошадях неподвижно под прицелом ружей еще двух разбойников. Пятый разбойник с мечом в правой руке подошел к карете и скомандовал вылезать. Это был высокий стройный мужчина с закрученными вверх усами и длинными черными волосами, заплетенными в две косички, как у лемков. Извозчик послушно сошел с козел и принял согбенно-покорную позу, а из окошка кареты высунулась испуганная персона пана Базилия, часто-часто захлопала осоловевшими глазами, шмыгнула носом и пробормотала:

– М-м-м… э-э-э… с кем имею честь?

Однако разбойник не собирался соблюдать правил вежливости, а дернул дверцу и гаркнул:

– Вылезай, чертов Конопка!

Пан Базилий почувствовал, как его сердце проваливается туда, где еще час назад упокоилась печеная индейка с несколькими кружками пива, и, видя, что с ним не шутят, закряхтел и засопел, вылезая из кареты. Он уже догадался, что попал в руки Головача. Уже более года Львов полнился слухами об этом грозном разбойнике, затаившимся в лесах и грабившим путников. Видели его, правда, на разных дорогах, а потому трудно было определить, где он поселился, чтобы устроить ему ловушку. О Головаче известно было немного. Вроде он нанялся в армию, служил драгуном и даже принимал несколько раз участие в битвах, но поскольку терпеть не мог никаких верховод над собой, то вскоре дал деру. Почти месяц бродил без дела, а как кончились деньги, собрал еще несколько дезертиров и в лесной пещере устроил уютное гнездо. Купеческие мажи, одинокие всадники и путешественники – все они становились легкой добычей Головача. Больше всего ему везло в ярмарочные дни. Сам атаман, переодевшись то одноглазым нищим, то бывшим воином с деревянной ногой, то крестьянином с мешком, в котором визжал поросенок или гоготал гусь, появлялся в разных местах и разведывал, где и чем можно поживиться.

– Во Львов, ваша милость? – спросил разбойник.

Пан Базилий кивнул и попытался даже вежливо улыбнуться.

– Парит, а? – ткнул пальцем в небо. – К вечеру, глядишь, и ливень будет.

– Гм, – пожал плечами разбойник. – Это уже как выйдет. А вы нам выделите деньжат для начала.

– Каких еще деньжат? – засуетился лавник. – Побойтесь Бога! Нет у меня деньжат. Откуда?

– Ну, коли нет, так уже и не будет, – буркнул разбойник и, вытащив из кареты шкатулку, отправился к своим товарищам.

– Что вы делаете?! – закричал пан Базилий. – Это деньги магистрата. Вам за это головы не сносить!

– Следите лучше за своей, а наши оставьте в покое, – ответил разбойник, а через мгновение все пятеро исчезли в чаще.

Можно только представить, какой переполох поднялся в Ратуше с появлением пана Конопки – до сих пор нападения разбойников не увенчивались такой крупной добычей, и неудивительно, потому что сейчас им в руки попали все деньги, которые пан Конопка заработал, продав двадцать фур зерна в Кракове. Фуры, извозчики и драгуны были магистратские, а следовательно, и часть денег тоже принадлежала городу. Войт не на шутку разволновался и отчитал Конопку за то, что тот рванул вперед, а не возвращался вместе с фурами. Даром что приехал бы на несколько дней позже, зато деньги были бы целы, так как возницы все были при оружии и могли дать отпор.

В тот же день помчался на место грабежа отряд драгун, но вернулся ни с чем. И еще не раз, не два отправляли войско для поимки сорвиголовы Головача, и все напрасно, потому что выходил он на разбой не часто. Головач справедливо считал, что нельзя быть жадным, и лучше ограбить одного богача, чем десять бедняков, а когда случалось так, что, грабя кого-то, находил он у него совсем уж смехотворную поживу, то не только ничего не брал, но и извинялся и вручал несколько дукатов за беспокойство. Это Головач делал с тайной мыслью, что разнесут о нем славу, как о щедром и справедливом защитнике народа. Но все испортил один жестокий поступок.

Как-то на дороге исчез местный помещик вместе со слугой. Перед тем этот помещик имел неосторожность похваляться на ярмарке, что Головач служил у него на конюшне и не раз получал плетей за лень, а потому у Головача теперь только один выход: прийти к нему, покаяться и просить о помиловании. А если нет, то он, то есть помещик, пойдет в лес с кнутом, который уже разбойнику знаком, и выпорет его, как когда-то в старые добрые времена. А на вопрос, как же выглядит этот страшный разбойник, помещик описал его как мерзкое чудовище с перекошенной рожей, которую ему кобыла копытом подправила, и одним ухом, потому что второе жеребец отгрыз.

Всех эта история очень развеселила, а поскольку передавалась из уст в уста, обрастая причудливыми деталями, то докатилась и до самого Головача и рассердила его не на шутку, так что он поклялся отомстить помещику. Такая возможность предоставилась, когда все паны в округе вместе со своими женами и детьми отправлялись во Львов на ярмарку. Когда карета помещика выехала на проезжую дорогу, вдруг путь ей преградил сам предводитель разбойников, упал на колени, заломил руки и стал просить о милосердии и прощении. Помещик сначала с недоверием и страхом смотрел на эту комедию, но,