не подозревая этого, и плачем, когда кто-то его покидает, и сами со страхом ждем конца. Вы спросите: а где же те муки адские, где чертовщина с раскаленными вертелами и иглами? И я вам отвечу: здесь, среди нас. Человек чуть ли не повседневно принимает какие-то муки. Кому-то они кажутся сладкими. Приходим мы в этот мир с плачем и покидаем его с плачем. Нас постоянно пытают соблазнами, изменами, ложью, неудачами, одиночеством, тоской. Чем, скажем, потеря любимого легче прижигания огнем? Черти с булькающими котлами – это лишь красочная иллюзия того, что творится в наших душах и вокруг нас.

Из-за их спин вдруг появился сам Калькбреннер.

– Я услышал несколько последних фраз и должен кое-что уточнить. В Аду не говорят о смерти.

– Откуда вам о том знать? – спросил старик с недоверием.

– Потому что я там был, – сказал Калькбреннер с каким-то издевательским смешком и, повернувшись на каблуках и подмигнув Лукашу, ушел.

Старик потопал дальше. У аптеки Лукаш увидел палача, который пинал кончиком сапога кочан капусты, видимо, потерянный зеленщиком.

– Нельзя ли зайти на минутку к вам? – спросил палач.

Аптекарь открыл дверь и пропустил его первым.

– Неужели и вы болеете?

– Где там! Меня интересует одно дело, если угодно. Не обращалась ли к вам какая-нибудь из наших шлюх с постыдными болячками?

– Отчего же – обращалась. Но почему вас это интересует?

– Ну, вы знаете, что я должен за ними присматривать. Так что мне нужно знать о них такие вещи, чтобы не распространяли этой напасти в городе.

Палач шмыгал носом и все время переминался с ноги на ногу, словно не мог удержать равновесие.

– Вот только что возле шинка «Под Желтой Простыней» видел одну такую, – сказал аптекарь. – Зофкой зовут. Неделю назад я дал ей лекарство. Не уверен, что она вылечилась, но вижу, уже снова взялась за дело.

– Вот же ж стерва! Сейчас пойду туда.

– Эй, послушайте, только меня не выдавайте. Она ведь не по своей воле это делает. Кто-то ей, видимо, не дает покоя.

– Не переживайте. Но у меня к вам еще один вопрос. – Каспер вынул из кармана баночку. – Посмотрите на это. Что это такое может быть?

Аптекарь открыл банку, взял пинцет, вынул кусочек мяса и улыбнулся.

– Где вы это сокровище добыли? Это кусочек чьего-то члена.

– Человеческого?

– Ну, обезьян у нас нет… Но кто бы кому-то член откусил? В состоянии возбуждения этот кусок мог иметь три цаля, однако кровь из него вытекла, и он потерял форму. Но почему он вас заинтересовал?

– Могу вам рассказать, если обещаете держать в тайне.

С этими словами Каспер рассказал все, что узнал насчет гибели Эмилии, и спросил, не обращался ли к пану Мартину или к кому другому из врачей человек с таким телесным изъяном.

– Ко мне нет, – покачал головой аптекарь. – А к другим… может, и обращались, но кто бы об этом болтал. Тем более, что, судя по вашей находке, это был человек богатый, а значит, любой рот мог заткнуть дукатами.

– Но вы могли бы расспросить. Этот случай слишком громкое зверство, чтобы так его на самотек пускать.

– Ничего не обещаю, но попробую. А вы обойдете часовщиков?

– Нет. Мне это не удастся. Они мне ничего не скажут. Я бы предпочел оставить у вас и этот златоглав, и часы. Может, у вас получится. С вами они будут откровеннее. Конечно, если вы ничего не имеете против.

– Нет-нет. Справедливость должна восторжествовать.

Аптекарь спрятал все в шкафчик.

– А есть у вас какая-нибудь пахучка? Такая, чтобы женщине понравились? – спросил палач уже в дверях.

– Хотите свою ворожку очаровать?

Палач покраснел, но кивнул. Аптекарь вручил ему бутылочку лавандовой и бутылочку розовой воды. Палач понюхал, взял обе и, расплатившись, исчез.

Аптекарь проводил его взглядом, размышляя о том, как ненависть, отвращение и жалость к палачу сменяются в душе рядового обывателя, борясь за право властвовать, но ни одна из них не может перевесить двух других. Казалось бы – чем провинился этот человек, который дарил смерть? Ведь не он устанавливал законы, не он приговаривал к смертной казни, не он демонстрировал жестокость, а порой и несправедливость, а был всего лишь безвольным исполнителем чужой воли, обычной марионеткой. Тем не менее, никто не хотел повстречаться с ним в узком переулке, не хотел знать его, замечать вне его работы, не хотел вспоминать о нем. Однако Лукаш не испытывал к Касперу ни ненависти, ни отвращения, разве что, может, немного сожаления, что этот человек должен жить отшельником, имея, однако, человеческое сердце. Вот вдруг его обеспокоила гибель проститутки. Случай действительно неординарный, но этим должен бы заниматься магистрат, однако там кто-то решил иначе. И можно только догадываться почему.