разместиться палатки с разной дребеденью: были тут и маленькие иконки, вырезанные филигранно по дереву, четки, какие-то куклы, браслеты, костяные гребешки, ремни, ленты, веревки, а еще сладости и разные орехи и бакалея. Но аптекаря прежде всего интересовали книги, потому что в первую пятницу каждого месяца съезжались сюда книжники из Австрии, большой Польши, Чехии, Венгрии и немецких княжеств, привозя разные интересности. Опасаясь, как бы турки не двинулись дальше на север, из Вены в Прагу перевезли книги из императорской библиотеки, а места для их хранения было мало, и дубликаты пошли в продажу, так что аптекарь мог приобрести немало интересного.

Возвращаясь домой, он увидел у дверей шинка «Под Желтой Простыней» девушку в пестром атласном платье с таким глубоким вырезом над шнуровкой на груди, что, когда она наклонялась, грудь вываливались, и она должна была поправлять ее, но при этом не заливалась краской и не оглядывалась. В ее волосах пламенела роза и красная лента, а в глазах сияли чертики и манили к себе. Аптекарь знал ее, потому что когда она заработала постыдную болячку, пришла к нему, и он ей дал арамейской глины, которую она должна была развести в горячей воде и мыть ею то место, где спряталась болячка, и, видно, она счастливо от нее избавилась, раз снова стояла там, где привыкла стоять.

По ту сторону улицы аптекарь заметил двух братьев-толстяков Шмельцев, похожих друг на друга, как два кувшина одного мастера, но один из них был зрячий, а второй слепой, зрячий смотрел на девушку и что-то шептал своему брату, тот кивал, потом они подошли к девушке, и зрячий спросил, сколько будет стоить, чтобы с ней совокупиться. Ползолотого, ответила девушка и поинтересовалась, кто именно из них собирается с ней спать. Зрячий кивнул на слепого.

– А может, я не в его вкусе?

– Я ему рассказал, как вы выглядите. Я ему всегда все рассказываю.

– Ну, хорошо, пусть входит.

Но когда они оба направились к двери шинка, девушка спросила у зрячего:

– А вы – тоже?

– Да.

– Так вас двое?

– Э-э, понимаете ли… я должен все видеть, чтобы ему рассказать… в этом деле зрение играет важную роль. У него иначе ничего не получится.

– О! Тогда это будет стоить дороже.

– Намного?

– Не очень. Но…

Они исчезли в дверях. Девушка еще успела оглянуться и подмигнуть аптекарю.

– Слава Иисусу, – услышал он хриплый голос отца Амброзия, который плелся, тяжело переставляя ноги и опираясь на клюку. – Должен вам сказать, что мне за целый месяц удалось одну-единственную грешную душу обратить на путь истинный… – сказал монах и тяжело вздохнул. Аптекарь знал, что он имеет в виду – старик пытался образумить проституток, упорно ходил во все злачные места, где они гнездились, и читал им проповеди, читал упорно, даже если его не пускали внутрь – стоял перед окнами и провозглашал слово Божие, веря, что оно непременно должно преодолеть все стены и достучаться до грешных ушей и грешных душ.

– Надо же им на что-то жить, – ответил аптекарь. – Большинство из них были служанками или батрачками, а потеряв работу, они уже не хотят возвращаться к себе в деревню, вот и рекрутируются в ночных бабочек.

– Но каждая из них… каждая из них была безобидным ребенком… была хорошей, вежливой девочкой… невинным творением… я, собственно, пытаюсь им об этом напомнить… о тех лучших годах их жизни, когда все, что впереди, казалось таким розовым и радостным… А что их ждет после смерти? Муки и муки. Есть такие места, где сходятся дороги мертвых. В вечных своих блужданиях, в безудержных мытарствах духи когда-то живых людей пытаются передать нам какую-то весть, что-то важное сказать, предупредить или попросить о помощи. Но все их голоса недоступны человеческому уху и воздействуют не больше, чем гогот гусей, треск цикад или кваканье лягушек. Тогда мертвые сердятся, нервничают и совершают какие-то ужасные вещи, чтобы живые наконец очнулись… Мир катится в пропасть, истину говорю я вам. Грядет бич Божий. Взгляните на эти облака. Вы когда-нибудь видели такие облака? – Он ткнул палкой в небо, где серые разлапистые мешки тяжело нависали над городом и ползли так медленно, что глазу трудно было заметить. – Вчера на рассвете белая всадница на белом коне промчалась по лугам. Не иначе как чума. И мужчину, летевшего в воздухе без крыльев, видели – так его злые духи тащили за собой. Тенью города проехала тень всадника с тенью сабли на боку. А потом многие видели в небе меч. Очень выразительно. Готовьтесь к новым смертям.

Старик помолчал с минуту, словно собираясь с мыслями, и, понизив голос, продолжал:

– А вы слыхали, что Калькбреннер покупает трупы? Не слыхали? Покупает трупы и потрошит их. И не один, а с учениками. Разве это не грех? Но он лютеранин. А им все можно. Плюнул на папу и делает свое. Говорят, в Праге его едва не пришили. Поэтому он и бежал сюда. Здесь он всюду начеку, всегда готов ко всему. Шпага при нем и два заряженных пистолета под жилетом. А в сапоге кинжал. С чего бы без причины так вооружаться? Охо-хо, живем в страшное время. Мне когда-то думалось, что Рай и Ад – в нас самих. Но недавно пришло в голову кое-что другое. Я вдруг понял, где на самом деле Ад – он здесь, где мы сейчас с вами живем. Это и есть тот самый Ад, которого мы так боимся, хотя на самом деле он, может, не так уж и страшен. Мы живем в Аду,