Ноги и руки жгло от множества царапин, но все это еще можно было стерпеть и пережить, главное – спастись, вырваться из леса, ведь он не безграничен. Она была уверена, что бежит в верном направлении – туда, откуда ее привезли. Вот-вот должна показаться прогалина, а там и луг, а на лугу – пастбище и люди. И ей уже казалось, что она видит просветы между деревьями, видит целые снопы солнечных лучей. Она бежала изо всех сил, чувствуя, как воздух разрывает ей грудь. Воздух становился жгучим и болезненным, она уже дышала сплошными охами и всхлипами, но впереди манил к себе свет, вселяющий надежду, и не просто свет, а большое светлое пространство, которое она сейчас распорет своим отчаянным криком, невероятно громким, способным докатиться до стен города.

Лес расступился, она выбежала на сруб, минуя пеньки и срезанные стволы, теперь она уже поверила, что спасется. Она ни разу не оглянулась, но слышала их, охотников, что шли за ней. О, нет – они не шли, они ехали верхом! И тут ее пронзила страшная и беспросветная догадка: они просто играют с ней, растягивают удовольствие, и если бы они хотели, то давно бы уже догнали и затоптали ее копытами. Весь ее побег – лишь забава, развлечение, не более. Ей не удастся вырваться за пределы леса. И тогда силы покинули ее.

Она остановилась, подняла глаза к мрачным серым небесам и успела произнести только: «Господи!», как вдруг что-то болезненное и жгущее пронзило ее спину. Она вдохнула воздух, и, почувствовав во рту вкус крови, закашлялась, потом упала лицом в мох, перевалилась набок и нащупала рукой стрелу в спине. Она чувствовала, как стекает кровь, как становится жарко в груди, и зажмурилась…

Мертвое тело девушки нашли в реке. Лавники попытались разведать, кто мог ее убить, но только и того, что хозяйка борделя рассказала, что якобы шляхтич Клементович послал за ней. Однако тот опротестовал это, и нашел свидетелей, что в тот день он находился в Яворове. Кто в действительности заказал ее, так и не узнали.

Каспера эта история изрядно обозлила. Ничего подобного до сих пор не происходило. Он самостоятельно обшарил окрестности в поисках места преступления. Все, что ему было известно, – это то, что во рту и в волосах девушки нашли сено, а поскольку на ней не было одежды, оставалась надежда наткнуться на какие-то следы. Вблизи ему ничего не удалось найти, и он, сев на коня, стал объезжать места отдаленные, обращая внимание на те, что облюбовали охотники, и однажды таки наткнулся на хижину, где нашел и сено, и разорванные платье и рубашку. Здесь останавливались после охоты и устраивали пиры, но место это не принадлежало никому, и любой мог им воспользоваться, конечно, имея состояние, потому что простонародье если и охотилось, то тайком, чтобы не платить налог, и уж тем более не устраивало пиров. Каспер перетряхнул все сено и нашел-таки то, что искал, а именно кусок златоглава, сорванного с чьего-то плаща, который свидетельствовал о высоком положении его владельца, а еще он нашел в сене сморщенный кусок мяса темного цвета, который ничего ему не напоминал, но Каспер завернул его в тряпку и спрятал в карман. Он уже собирался было уходить, когда солнце, до сих пор прячущееся за облаками, вдруг мелькнуло и ударило лучами в открытые двери. В сене что-то блеснуло. Каспер нагнулся и увидел кончик серебряной цепочки, потянул за него и вытащил часы-луковицу, на крышке которых было выгравировано «Carpe diem» – «Лови день». Это было уже что-то, хоть и не говорило ни о чем, потому что такую надпись мог заказать кто угодно и где угодно. Но можно было надеяться, что когда-нибудь эти часы попадали в руки львовского часовщика.

Палач, вернувшись в город, таинственный кусочек мяса положил в банку и залил спиртом. На следующий день утром Зиморович поинтересовался у него:

– Как у вас там дела с этими потаскухами? Порядок блюдете?

– Вроде бы. А что?

– Ну, знаете ли, времена смутные… Войной попахивает… В людях сидит злость, непримиримость. Что-то надвигается тревожное и нехорошее. Та девка, которую так ужасно осквернили… кто-то ведь это сделал… а кто-то еще и смотрел… и, очевидно, им эта забава была в удовольствие. Шлюха она-то шлюха, но и она же человек. Я это к тому, что порядок должен быть.

– Да, – согласился палач, – они уже все успокоились. В смысле девушки. Теперь сами проверяют, куда их кто приглашает, и устанавливают время и место, а не так, как было – иди туда, не знаю куда.

– Это прекрасно, прекрасно. Но у меня к вам важное дело. Только это между нами, понимаете? – Палач кивнул. – Вы должны поклясться, что никому не откроете то, что я вам скажу. – Палач поклялся. Зиморович с некоторым недоверием посмотрел на него, вздохнул, однако продолжал: – У меня беда. Этот голодранец Людко из Малехова втрескался не на шутку в мою дочь. Уже не раз я застукивал их за встречами. Но мне такой зять не нужен, у него кроме лоскута земли ничего нет за душой. Сколько я с ней говорил, и уговаривал, убеждал – бесполезно. Говорит – влюбилась, и ничего не поделаешь. Но решение на самом деле есть. Итак, каждый раз после встречи с моей дочерью этот тип идет в шинок «Под Желтой Простыней». Так вот, вы не могли бы подсунуть ему какую-нибудь лярву с болячками, чтобы напоила его, а затем затащила в кровать и угостила, чем задница богата?

– Гм… Да оно бы можно, а он согласится?

– Попытка не пытка. А я уж, будьте спокойны, в долгу не останусь.

Палач знал всех своих девушек, но у кого из них могли быть болячки, не догадывался.

Через Полтву не так давно построили новый пешеходный мост, довольно широкий, в добрый десяток шагов, так что по краям моста смогли