«Суд войтовский Львовский, выслушав все стороны, все взвесив, и после присяги к чтению протоколов приступив, и срочно все добровольные признания рассмотрев, обвиняет Ганну Шимкову и Софию Будельску, которые, позабыв о каре Божьей и страхе Божьем, Христа Спаса нашего, и заповедь Его Святую «не имей чужих богов, кроме меня», соблазнившись ложью бренного мира, дьяволом обещанного, отрекшись Бога всемогущего, Пресвятой Троицы и Пресвятой Панны, и всех святых, вступив в брак с дьяволами, на Лысую Гору летали и там же с ними по-супружески общались, колдовством занимались, и жизнь свою добровольно и намеренно губили, и до сих пор этих безбожных поступков не прекращали.
Чем Наисвятейшее и неограниченное Божье Величие оскорбляли и Святую Заповедь преступили, свои нечестивые и мерзостные преступления совершили, Божий и людской закон нарушили и наказание, в уголовных законах описанное, на себя призвали.
Поэтому суд сей войтовский Львовский, считая обвиняемых лиц, нанесших своими предрассудками дьявольскими большую обиду Божьему Величию, а также вред и ущерб человеческому здоровью, чтобы больше обиды Божьей и людям вреда не было, и от них таким поступким никто не научился, чтобы склонить всех, кто еще колеблется, к покаянию и чтобы поступали в согласии с Законом Божьим, согласно ординарному и магдебургскому праву, которое преступников против Божьего Величия должно наказывать и огнем карать, приказывает: Ганну и Софию на огне сжечь на привычном месте казни».
Я подтвердил состояние здоровья обеих несчастных и пошел домой, не дожидаясь экзекуции. А через две недели уже пытали сумасшедшую, которая рассказывала, как черт водил ее по аду. Она рассказывала об этом так красочно, что невольно казалось, будто она действительно все это видела. Она, очевидно, верила в это и заставила поверить и лавников, и суд. Пожалуй, только я считал ее сумасшедшей, а палач выполнял свою монотонную привычную для него работу без особого энтузиазма.
– Зелень расступилась и сомкнулась за моей спиной, – говорила она, прищурив глаза, – на поляне горел костер и жадно лизал широкую закопченную сковороду. Монахиня лениво тыкала палкой в то, что жарилось, и бормотала под нос молитву, которую я знала когда-то очень давно, но забыла, и теперь припомнила. Может, поэтому я прониклась теплом к этой монахине, как к кому-то мне близкому… Я приблизилась и увидела на сковороде обнаженную девушку, которая извивалась и скворчала, раскидывая руки и ноги, а когда она переворачивалась на бок, видно было, как пузырилась ее спина, взявшись жареной корочкой… – Сумасшедшая облизала сухие потрескавшиеся губы и всхлипнула. – Девушка стонала и выталкивала изо рта распухший язык. Грудь у нее была очень красивая, и еще не совсем припеклась. Как и бедра. Монахиня тыкала девушку палкой: «Жарься, жарься, чертова кукла!» – «Ей не хватает жиру», – сказала я. «Разве на ней мало жира?» – буркнула монахиня, но, оглядевшись, заметила у своих ног кота, схватила его и стала выкручивать над сковородой, как выстиранную рубашку. Кот орал безумным ором, с него тек желтый жир. Девушка с благодарностью посмотрела на меня. Когда жир равномерно растекся по сковороде, монахиня швырнула выкрученную тряпку кота в траву. Несчастное создание попыталось перекрутиться назад, но поняло, что это ему не по силам, и жалобно замяукало. Я двинулась дальше. «Подожди, – сказал выкрученный кот, – я пойду с тобой. Ведь тебе нужен проводник, не так ли?» И мы пошли дальше.
– А где черт? Где черт?! – закричал судья Зилькевич, утомленный этой историей.
– Он был возле меня, – ответила женщина. – Выкрученный кот как раз и был чертом. И он вел меня дальше. Навстречу нам шло два десятка людей, нанизанных на длинное копье. Они все время спотыкались, пытались шагать ровно, но выбоины и бугры им были препятствием…
– Разве вы не видите, что она ненормальная? – спросил я у Зилькевича. – Ее нельзя подвергать пыткам и наказывать.
– Но она уже призналась, что бывала на ведьминских шабашах. И черт вступал с ней в контакт.
– Если бы вас прижгли железом, вы бы признались, что вы этому черту – родной брат.
– Чур меня, – он перекрестился, – такое говорить. Но что с ней делать? – Тут он обратился к остальным судьям.
Зиморовича в этот раз не было, и вся братия колебалась.
– А что скажет пан доктор? – спросил один из них.
– Скажу, что ее надо отпустить. У нее есть семья – пусть ею занимается.
– Семья? – засмеялся Зилькевич. – Да ведь семья как раз и донесла на нее. Видно, она их уже здорово достала своими путешествиями по пеклу. Они ее обратно не возьмут. Слушайте, – обратился ко мне судья, – от нее никакой пользы. Вот будет слоняться и разносить бред. А у нас на нее собраны все доказательства. У нас есть свидетели, которые рассказывали, что из нее говорил сам дьявол дьявольским голосом. Понимаете? Не женским, а мужским. Она могла рычать, как собака, а могла мяукать, как кошка.
– Чтоб вы знали, – присоединился к моему просвещению епископ, – Господь, создав черта, наделил его даром совершенного знания трав, цветов, камней, деревьев и других природных вещей. Тем не менее, черт не способен создать ничего материального, ни вмешаться в небесный порядок, а отсюда – и луну с неба он не может снять. Зато может перевоплощаться в кого только захочет. Берет черт тело из воздуха, из грубых земных испарений. Святого Антония Пустынника он устрашает то в образе страшных зверей, то в образе хищных птиц, святого Пахомия – в образе петуха, святого Ромуальда – в образе оленя, святого Иллариона – в образе лиса, святого Дунстана – в образе медведя, святую Маргариту – в образе дракона. А других он искушал в образе святых и ангелов. В Силезии был черт Рибенцаль…
– Рюбецаль, – поправил я, – по-нашему Личирепа.
