личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге пред Родиной и верой и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы – православные, родные им по плоти и вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом… Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших души свои за народ и родину… Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины.»

В послании изъяснялся духовный смысл не только воинского подвига, но и мирного труда в тылу. Нам нужно помнить заповедь Христову:

«Больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя».

Душу свою полагает не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой, свои здоровьем или выгодой ради родины».

Митрополит Сергий определял и задачи духовенства:

«Нам пастырям Церкви, в такое время, когда Отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией»[25].

И воззвание первосвятителя было услышано. В Ленинграде к моменту начала блокады было десять православных церквей, преимущественно кладбищенских, около тридцати священнослужителей. Средний их возраст – 50 лет[26]. И тем не менее они достойно исполняли свой пастырский долг. Большинство из них отказалось уехать, а те, кто были эвакуированы (как например владыка Симеон (Бычков)), перед этим дошли до крайней степени истощения.

Богослужение в соборах и кладбищенских церквях совершались под артобстрелом и бомбежками, по большей части ни клир, ни верующие не уходили в убежища, только дежурные постов ПВО становились на свои места. Едва ли не страшнее бомб были холод и голод. Службы шли при лютом морозе, певчие пели в пальто. От голода к весне 1942 года из 6 клириков Преображенского собора в живых осталось лишь двое – протопресвитер П. Фруктовский и диакон Лев Егоровский. И тем не менее, оставшиеся в живых священники, по большей части преклонного возраста, несмотря на голод и холод, продолжали служить. Вот как вспоминает Милица Владимировна Дубровицкая о своем отце – протоиерее Владимире Дубровицком, служившем в Князь-Владимирском соборе:

«Всю войну не было дня, чтобы отец не вышел на работу. Бывало, качается от голода, я плачу, умоляя его остаться дома, боюсь – упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: «Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить»[27].

Добавим, что Милица Владимировна всю войну проработала в концертных фронтовых бригадах, временами – на передовой, а вторая дочь о. Владимира, Лариса, воевала на фронте.

Следствием самоотверженного служения клира в блокадном Ленинграде явился подъем религиозности народа. В страшную блокадную зиму священники отпевали по 100–200 человек. В 1944 году над 48 % покойников было совершено отпевание. Это были страшные службы, когда зачастую без всяких гробов перед священниками (а часто перед владыкой Алексием) лежали даже не трупы, а части человеческих тел. Вот как о таких страшных отпеваниях свидетельствовал настоятель Никольской Болыпеохтинской церкви протоиерей Николай Ломакин, давая 27 февраля 1946 г. свидетельские показания на Нюренбергском процессе (единственный от лица Церкви):

«Вследствие невероятных условий блокады… количество отпеваний усопших дошло до невероятной цифры – до нескольких тысяч в день. Мне особенно сейчас хочется рассказать трибуналу о том, что я наблюдал 7 февраля 1942 года. За месяц до этого случая, истощенный голодом и необходимостью проходить большие расстояния от дома до храма и обратно, я заболел. За меня исполняли обязанности священника мои два помощника. 7 февраля, в день родительской субботы, накануне Великого поста, я впервые после болезни пришел в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня – храм был окружен грудами тел, частично даже заслонившими вход в храм. Эти груды достигали от 30 до 100 человек. Они были не только у входа, но и вокруг храма. Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами, обессиленные, падали у праха погибших и тут же умирали. Эти картины мне приходилось наблюдать очень часто».

Духовенство участвовало в рытье окопов, организации противовоздушной обороны, в том числе и в блокадном Ленинграде. Вот всего один из примеров: в справке выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением говорилось:

«Состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвует в тушении зажигательных бомб»[28].

И это далеко не все о вкладе о. Владимира в оборону города. Для него главным все же была Божия служба, которая вдохновляла веру в победу для очень многих. Вот как он сам вспоминал об этом:

«Приходилось служить почти каждый день, я рисковал жизнью под обстрелом, а все-таки старался не оставлять богослужение и утешать страждущих людей, которые пришли помолиться Господу Богу… Часто привозили меня на саночках в храм, я не мог идти».

В свои шестьдесят лет отец Владимир по воскресеньям ездил служить в церковь на ст. Лисий Нос, приходилось добираться и под обстрелами, и идти пешком 25 км.