Тут вмешался консул.

— Успокойтесь, Сименс, — сказал он. — Никто вас не хочет оскорбить. Правда, начальник полиции немного погорячился, но ведь это со всяким может случиться. Ведь он распутывает такое сложное дело. Скажите, вы ведь помогли грузить вещи детей на автомобиль? — спросил он.

— Да, я помогал, это мне не запрещается моим начальством. На моей обязанности проверять, есть ли таможенные марки на багаже прибывающих, — и только, — всхлипывая, отвечал старик.

— Кто же приехал на этом автомобиле? — допрашивал консул.

— Двое каких-то канаков, одетых по-европейски, и шофер, — отвечал Сименс, — а так как уже стемнело, то я их лиц не разглядел, — прибавил он.

— Ну, а номер автомобиля вы не заметили? — спросил доктор Браун.

— Нет, номера я не заметил, но хорошо помню, что он был на обычном месте. Без номера привратник не впустил бы за ворота, — отвечал старик.

— Куда же направился этот автомобиль из порта? — просил консул.

— Не знаю. Как только он тронулся, я пошел к своему дому. Я живу у самой пристани не больше, не меньше, как двадцать лет в одной и той же избушке, — сказал Сименс.

— Ну вот вам за беспокойство, — проговорил консул, давая старику пятидолларовую бумажку.

— Очень благодарен, — улыбаясь во весь рот, сказал Сименс, кладя привычном жестом деньги в карман.

— Вы свободны, — объявил старику полицмейстер.

«А все же англичане лучше наших барбосов американских чиновников, — рассуждал в уме Сименс, уходя из полицейского управления. — Ну, и выпью же я сегодня за здоровье мистера Чизика! Вот это так настоящий барин, не то, что наш капитан Хикс!»

Когда затворилась дверь за Сименсом, полицмейстер снова принялся допрашивать канака.

— Так ты действительно ничего не знаешь, или только валяешь дурака? — уже более мягким тоном спросил капитан.

Кеуа молчал и вызывающе смотрел прямо в глаза полицмейстеру.

Тот сжал кулаки и сделал шаг к канаку.

— Оставьте его, мистер Хикс, — остановил американца английский консул.

— Послушайте, Кеуа, — сказал он, вот возьмите себе двадцать долларов. Это только для начала, — оговорился консул, — но если вы поможете нам найти детей, я вам обещаю дать пятьсот долларов. Согласны?

Кеуа презрительно улыбнулся и даже не взглянул на протянутые ему бумажки.

— Отдайте эти деньги начальнику полиции, спокойным голосом отвечал он, — быть может, тогда капитан Хикс будет вежливее обращаться с гражданами нашей республики, которые не родились такими же белокожими, как он. Мне ваших денег не нужно…

— Что! — заревел полицмейстер и, схватив валявшийся на столе стэк[5], готов был снова броситься на канака. Но на этот раз в глазах Кеуа было столько решимости, столько готовности к самозащите, что он не рискнул его ударить. Кроме того, в голове полицмейстера мелькнула мысль, что из-за этого канака, которого знали в Гонолулу как честного человека, может разыграться неприятная история.

— Пошел вон, негодяй! — топнув ногой, закричал он. — Да, смотри, не попадайся ко мне больше на глаза…

Кеуа повернулся и медленно направился к двери. Загораживавший ее полицейский отступил в сторону, дав канаку дорогу.

«Ну, и негодяй же этот Сименс, — подумал Кеуа. — Я сам видел, как он брал деньги от юноши после того, как просмотрел документы прибывших, а теперь от этой жирной свиньи, Чизика, не побрезгал принять подачку. Все они такие, наши чиновники! Ну, а с тобой, капитан Хикс, мы сведем счеты! Придет и наше время», — рассуждал про себя канак, удаляясь от здания полицейского управления.

Кеуа не пошел в свою хижину. Он сел в трамвай и доехал на нем до Наоанской долины, которая тянется на северо-восток от Гонолулу. Здесь он сошел с трамвая и направился по проселочной дороге. На пути ему попался ручеек.

Он освежил свое лицо, выпил несколько пригоршней воды и скрылся в густом пальмовом лесу. Около часу шел Кеуа и, наконец, забрался в такую чащу, через которую, казалось, уже невозможно было пробираться. Он остановился и, приложив к губам сложенную воронкой руку, издал крик дикой птицы. Через несколько мгновений откуда-то издалека ему ответил такой же крик. Канак свистнул и начал пробираться сквозь гущу кустов огромного папоротника. Наконец о» остановился возле старого хлебного дерева, ветви которого были сплошь увешаны круглыми, напоминающими собой большие зеленоватые апельсины, плодами с покрытой колючками кожей.