с аукциона распродали и выручили за них без малого девятьсот пятьдесят тысяч франков. Немалые денежки! Так что получилась двойная выгода. А прибавить сюда еще шкатулки, сделанные из свинца, с крыши тамошней снятого, так, считай, и вовсе прибыль за миллион франков перевалит! Вот это, я тебе скажу, мошенничество так мошенничество, нашим не чета!

– Но может, оно само так сложилось?

– Оно, конечно, и так могло быть. Да только в Париже мне знающие люди сказывали, что подрядчик, разбором Бастилии заправлявший, был тестем именно того архитектора, что подал Людовику план сноса крепости и установки памятника. А сам гражданин ваятель затем в имении Дантона занимался возведением нового господского дома.

Одна радость с того – сами эти ублюдки революции себя голов и лишили. Жаль только, загодя о том не позаботились. Хорошо бы еще и братьям Голицыным, якобинцам нашим, что в те дни на Бастилию с оружием ходили и в память о том носили перстни с камешками из стен ее, отрубили кое-что, дабы впредь потомства не давали.

Ну, а что дальше во Франции и во всем мире было, ты и сам знаешь. И всякий раз такое случается, когда адвокаты вроде Дантона или Робеспьера в стране верх берут! Ибо народ это ушлый и всегда ищущий выгоды прежде всего для себя, до Отечества же очередь у них и вовсе не доходит. Как говорится, истцы и ответчики выигрывают и проигрывают, а адвокаты выигрывают всегда.

К слову, в ту пору, когда путешествовал я по Северо-Американским Соединенным Штатам, рассказывали мне вот какую историю…

…Некий адвокат застраховал коробку дорогущих сигар от всяческих опасностей, которые с ними могли приключиться. А спустя короткое время подал иск в суд, требуя у страховой компании возмещение за оное свое имущество, погибшее в двадцати четырех небольших пожарах. И что б ты думал? Выиграл дело!

Правда, как оказалось, в страховой компании свои адвокаты имелись и не менее ушлые, чем сигарный ловчила.

Вот и сообрази, каким образом они дело повернули, отчего хитроумный истец не рад был, что связался?

Ответ смотрите на с. 192.

Оседланный конь у крыльца бил копытом, а рачительный Прокофий собирал молодому барину в дорогу снедь, дабы тот не оголодал на пути к полку. Благожелательное письмо к его командиру, некогда также начинавшему свой путь под командованием Ржевского, было дописано, и высыпанный на лист песок впитывал излишки чернил.

– Жаль, что так скоро ехать собираешься… Кажется, вот только встретились! Воистину, стремительно летит время… Совсем как мой эскадрон на галопе в схватке на Бельвилльских высотах. Даже быстрее. Мне будет не хватать тебя, друг мой! Еще столько могли бы побеседовать о былом. Ну да ладно, надеюсь, еще свидимся.

Дай бог тебе самому прожить такую жизнь, чтобы на закате дней вечерняя заря твоей памяти ярко освещала небосвод. А уж станет ли кто ею любоваться – что тебе за дело, когда жизнь прожита честно и благородно?

Дмитрий Александрович Ржевский стряхнул песок, сложил письмо и запечатал собственной гербовой печатью.

– Вот, держи, братец. Передай его высокоблагородию привет от меня.

– Но позвольте мне полюбопытствовать напоследок, господин полковник, – юный корнет принял письмо, щелкнул каблуками, радуя слух малиновым звоном шпор, и вдруг остановился на пороге комнаты. – Все ли рассказанное вами здесь правда?

– А уж это как посмотреть да кому верить. Полно, дружище, не донимай себя праздными вопросами. Иначе, упаси бог, окончишь дни свои, подобно многомудрому античному пииту Филету, верному сподвижнику Александра Македонского. Сей воспитатель египетского властителя Птолемея Второго Филадельфа как-то раз задумался над следующим парадоксом: ежели