С этими словами незнакомец подмигнул и подморгнул Бобу так выразительно, что тот сразу узнал в нем Сорроу.

— Насчет твоей наружности — тоже не плохо, — ответил он, не меняя позы, — только малость криво подклеил усы. Выпей-ка, старичина, со мной стаканчик да сообщи, что у вас за странности. Почему арестован Том? Не заезжала ли к вам… гм… гм… одна молодая особа?

— Все по порядку, мистер Мак-Друк, все по порядку! — весело ответил Сорроу. — Ты заслужил, чтоб сообщить тебе самую приятную новость, какую только я приберег. Чистая работа, парень. Союз будет доволен тобой. А теперь вставай-ка да идем на перрон, так как я слышу гуденье экспресса, а для нас с тобой закуплены хорошенькие места до Константинополя.

— Как?!

— Ну да, мы едем в Константинополь, и собака едет с нами в собачьем вагоне, на этот раз, я надеюсь, без всяких оконных прыжков. А из Константинополя мы полетим прямехонько на Ковейт.

Боб Друк не стал больше расспрашивать, но проявил несносную растерянность и нерешительность. Несмотря на гудки, суматоху, торопливость Сорроу, он сбегал на почту и телеграф, отправил несколько спешных телеграмм одному адресату, но в самые разные города, и, наконец, запыхавшись, уселся против Сорроу в купе второго класса, по-видимому, очень мало утешенный предстоящим путешествием.

— Ну, Сорроу, — уныло пробормотал он, озираясь на свой чемодан, — я везу с собой штаны нашего майора. Они будут хорошей понюшкой для Небодара, если только библейский пес доберется живым до Месопотамии. Еще, старина, я везу с собой две приметы майора, по которым можно, как коня по копыту, узнать этого интригана прямехонько по задней ноге. Но скажи мне, была ли у вас, гм… гм…

— Не волнуйся, дружище, — ласково ответил Сорроу, положив руку на плечо Боба с самым неподдельным уважением, — я понимаю упреки твоей совести. Я понимаю, парень, что нелегко было надувать эту божью букашку со всеми ее кудряшками и рисковать своей холостой жизнью ради пользы дела.

— Что-о?! — протянул Боб растерянным голосом.

— Ну да, парнюга, не легко сидеть на иголках, не знаючи, как отвязаться от непрошенной невесты. А потому знай-ка, что я успел-таки выпотрошить твоего тестя до последней буквы и смогу отыскать майора Кавендиша, пожалуй, и без Небодара. Что до твоей невесты, Друк, девочка отлично устроилась в тюрьме с папенькой и Томом, загримированным под тебя.

Друк вскрикнул, вскочил и отчаянно уставился на Сорроу.

— Ну да, парнище, чего ты пугаешься? Том-то ведь живехонько разочарует ее, и не пройдет и суток, как она сама вернет ему данное тебе слово и освободит тебя, бедняга этакий, от всякой семейной ответственности на этом и на том свете!

Всякий раз как у русского консула, товарища Прочного, был прием, английский консул, сэр Томас Антрикот, имел неприятную беседу с секретарем.

— Сколько человек дожидаются у нас приема, Чарльз?

Секретарь почесал за ухом и заглянул в пустую прихожую:

— Несколько человек, сэр, без каких-нибудь пяти-шести.

— А сколько человек у Прочного, Чарльз?

Секретарь выглянул в окно. Русское консульство находилось прямехонько перед английским, и в открытые двери валом валил народ.

— Никого, сэр, если не считать какой-то толпы!

Английский консул вздохнул:

— Идите, Чарльз, и посмотрите, как ведет себя мистер Прочный. Проследите за его манерами. Узнайте, гм, в чем тайна его популярности. Но осторожно, Чарльз, осторожно!

— Понимаю, сэр!

С этими словами секретарь схватил портфель, кепку, выбежал на улицу и шмыгнул в густую толпу, гортанно горланившую перед русским консульством. Здесь были степенные арабы, хитрые персидские купцы, ремесленники, батраки, амбалы, лодочники, крючники. Все они оживленно спорили, толкались и протискивались к дверям. Секретарь пролез в самую их гущу и был незаметно вынесен в огромную приемную залу консульства, где он тотчас же увидел товарища Прочного. Это был белобрысый молодой человек в русской рубашке, стоявший посреди своих посетителей и охрипший от горячего спора.

— Ты рассуди сам! — кричал крючник, пролезая вперед и хватая его за рукав. — Мамук работает восемь часов, и ты его застраховал. Мамук имеет жалованье, дом и еду, а я работаю день и ночь, и меня никто не застраховал, сплю под небом, ем луковицу. Скажи Бабуган-Аге, что так не годится!

Бабуган-Ага, богатый яличник, медленно вышел из толпы, ехидно улыбаясь и поднимая, в знак презрения, одно плечо выше другого.