пузатого комода, запертого самым крепким ключом, она почувствовала неожиданный прилив- такой сильной благодарности, что немедленно схватила свечу и предложила Друку идти в гардеробную мистера Кавендиша.

— Вы малость повымазались в тине! — прошептала она нежным голосом: — пара хороших брюк была бы вам кстати!

Друк не отказался, но, как только они очутились в гардеробной, он выразил сильное желание навестить все фамильные места майора Кавендишей, начиная с портретной галлереи и кончая склепом. На лице экономки мелькнуло что-то вроде испуга. Она прислушалась к ночному безмолвию замка, и свеча затряслась в ее руке.

— Послушайте меня, сэр, — пролепетала она тихо, — конечно, я не смею ни в чем отказать вам… Но не ходите, уж лучше не ходите никуда! Взгляните-ка на этот шнурок…

Она показала Друку толстый черный шнур, огораживавший узенький путь в коридорную майора и преграждавший все остальное пространство, покрытое густым слоем пыли:

— Взгляните-ка, ни одна живая душа не была пущена в комнаты майора со дня его отъезда, не считая и меня самой! Если вы наклоните свечку, вы сможете даже увидеть здесь отпечаток следов самого майора!

Она не успела докончить, как Друк вырвал у нее свечу, наклонил ее и увидел на пыльном полу два бледных, но явственных следа от небольшой мужской ноги. В ту же минуту в глазах Друка сверкнуло страшное изумление, брови его поднялись, а изо рта раздалось нечто вроде мальчишеского свиста. Он глядел на след не больше секунды. Потом с неожиданной быстротой повернулся к экономке:

— Не дадите ли вы мне, душечка, пару поношенных сапог майора? — произнес он крайне легкомысленным голосом, вперяя в нее острые глаза с таким выражением, точно ждал и угадывал все, что произойдет на ее лице после этого вопроса.

Так оно и было, Боб Друк! По-видимому, сапоги майора отдать куда труднее, чем брюки. Экономка мистера Кавендиша смутилась, насупилась и прикусила себе губу, словно сболтнула что лишнее.

В три часа ночи на окраине Вены полицейские могли наблюдать весьма обычное в Австрии явление: падающую девушку. Не то чтобы она падала в фигуральном смысле, как звезда, теряющая славу, или хорошая бюргерша, теряющая невинность; она падала в самом честном и прямом направлении, от высоты собственного роста прямехонько на тротуар, где к тому же было дьявольски мокро от дождя.

Полицейские сердито подошли к ней и схватили ее за плечо.

— Проходу нет от голодных, — проворчал один.

— Чорт их знает, зачем они шляются! — поддакнул другой. — Коли ты хочешь есть, сиди дома, — сбережешь по крайности фунтик своего собственного мяса, если только он сохранился у тебя где-нибудь подмышками.

Ни тряска, ни философия не вызвали у несчастной ни малейших признаков жизни. Это была хрупкая, тощая женщина, не старше восемнадцати. Лицо ее осунулось и заострилось, не потеряв от этого миловидности. Нос и щеки покрыты веснушками: мягкие невьющиеся волосы прядями свисают на лоб.

— Нечего делать, тащи ее в «Кошачий глаз».

— Франц! — недовольно отозвался другой.

— Говорю тебе — тащи! Чего там: «Франц, Франц!» Не бегать же по ее милости за извозчиком, да еще по такой погоде. А в «Кошачьем глазу» — ты сам понимаешь…

— Если только они не взгреют тебя за доставку этой курицы как-нибудь по-другому, чем ты надеешься, — осторожно пробормотал полицейский, таща девушку вслед за своим товарищем.

Узкая темная уличка кончалась почти у самого выезда в город: дальше шел уже дачный пейзаж, то есть целый лес телеграфных столбов, зимой и летом одинаково цветущих белыми бутонами, опадающими разве только в карман самого последнего воришки. За лесом шли овраги и рытвины, бывшие глинобитни, густо усеянные остатками от пикников: бумажками, окурками, жестянками, ножами, бутылками, и два-три раза в месяц — двумя-тремя проткнутыми трупиками — процент сравнительно небольшой, особенно с точки зрения тех добрых самаритян, кто привык стаскивать сапоги с людей, ушедших на покой, не успев сделать этого самолично.

Кабачок «Кошачий глаз» сверкнул из темноты круглым ярко-желтым фонарем, разрисованным узкими черными полосками из центра к окружности, что и делало его странно похожим на данное кабачку название.

— Кто идет? — шепнули навстречу полицейским.

— Свои! — ответил первый из них, выступя из темноты к свету. — Не откачаете ли вы вот эту уличную, свалившуюся тут поблизости?