по рюмочке, если только скрепитесь и выслушаете меня.

— А разве вы не видели… его? — содрогаясь, прошептала экономка.

— Его, душенька? Я не видел никакого «его» и надеюсь, что у вас нет ревнивого супруга с дубинкой в руках!

— Его!.. — снова повторила экономка, трясясь как в лихорадке. — Он… он ужасен. Я боюсь его больше, чем страшного суда, и прошу вас, сэр, поискать тут в комнате, не стоит ли он где-нибудь между двумя шкафами и не висит ли на вешалке?

Боб Друк добросовестно посмотрел между шкафами и вернулся к взволнованной женщине:

— Никого, сударыня, здесь нет, кроме каких-то странных стрючков, догорающих в камине и похожих на остатки картонного скелета.

Женщина открыла глаза, устремила их в камин и потом, с выражением неописуемой благодарности, подняла их к потолку.

— Он взбесился и сжегся!.. — прошептала она прерывающимся голосом: — я… я благодарна вам, сэр, кто бы вы ни были! Должно быть, ваш вид подействовал на него, и хоть, признаюсь вам, мне не велено сюда пускать ни единой живой души, но испытание было свыше моих сил. Вы получите, сэр, ужин и ночлег! Вы получите рюмочку! Обождите только самое необходимое время.

С этими словами воспрянувшая духом женщина быстро засуетилась по комнате, постелила скатерть, налила чайник, распахнула шкафы, и перед счастливым Друком, под звеньканье, дребезжанье и треньканье всякого рода посуды, показались гусиный паштет, мясной пудинг, пирог с цыплятами, маринованная рыба и графинчики всех цветов спектра, сопровождаемые рюмочками.

— Легкая вечерняя закуска, сэр, — журчала экономка, усаживая Боба на самое почетное место и садясь сама спиной к камину. — Кушайте правой рукой, сэр, и придержите меня левой, чтоб я снова не потеряла чувств. Завтра я угощу вас горячим ульстерским фазаном, нафаршированным грецкими орехами в молоке. Покойный майор…

Боб Друк грустно покачал головой.

— Я знаю, что он любил фазанов! — прошептал он таинственным голосом: — именно, как вы говорите, — ульстерских фазанов, нафаршированных грецкими орехами!

Экономка вытаращила на него глаза:

— Любил, сэр? Я только что собиралась сказать вам, что он их терпеть не мог, и при его жизни я, скрепя сердце, воздерживалась от этого блюда, потому что, да будет вам известно, сэр… нет, нет, не жмите меня, я не подразумеваю ничего дурного… в начале нашего знакомства мы… мы кушали за одним столом!.

Боб Друк сострадательно вздохнул:

— Удивительно, как женитьба влияет на человеческий характер, дорогая моя леди! Вы говорите, он терпеть не мог фазанов? А между тем, не успел майор войти со своей красавицей-женой в вагон, как тотчас же поманил меня к себе: «распорядитесь, — так и заорал он, — чтоб мне приготовили пару настоящих ульстерских фазанов, нафаршированных грецкими орехами!»

Экономка всплеснула руками.

— Провалиться мне, если это не запечатлелось в моей памяти! — энергично продолжал Друк. — Майор при этом добавил: «моя жена обожает фазанов, — а что любит миледи, то люблю и я!»

На этот раз экономка выслушала, как окаменевшая. Губы ее поджались с таким видом, что, если б они были барометром, ни один капитан не вывел бы свое судно в море, предпочтя при таких признаках лучше зазимовать на рейде.

Между тем Друк, ничего, по-видимому, не замечая, оказал честь гусиному паштету, цыплячьему пирогу, пудингу и рыбе, облегчая их сухопутный маршрут усиленными возлияниями из графинчиков.

— Скажите мне, сэр, — произнесла экономка, не дотронувшись ни до одной из тарелок, — по какому, собственно, делу вы ко мне попали?

Друк вынул зубочистку, уселся поудобнее и начал:

— В моем лице, душенька, вы видите человека с укорами совести. Я служил проводником в международном вагоне! Когда майора Кавендиша выбросила из окна его красавица-жена, — между нами будь сказано, даже не отведавшая фазанов, — полиция забрала ее в тюрьму и опечатала багаж майора. Но, подметая купе, я нашел…

Друк вытащил лакированный модный дамский ридикюль с пряжкой из настоящего халцедона. Экономка впилась в него глазами.

— Первым моим побужденьем, душенька, было вернуть его мистрис Кавендиш. Но где была мистрис Кавендиш? В немецкой тюрьме! Я раскрыл ридикюль… (Друк раскрыл ридикюль…) — он был, душечка, точь-в-точь как теперь, набит золотом!

С этими словами Друк запустил в него руку и побряцал на ладони сверкающими золотыми монетами:

— Долго я думал, кому, собственно, сдать эти вещи, и, признаюсь, сильно склонялся к мысли выйти в отставку и завести себе огородик. Но совесть, душечка, заела меня. Совесть толкала меня не хуже, чем полицейский, прямехонько под жабру и привела прямо сюда, к законным наследникам майора. Берите, душечка, не сомневайтесь!

С этим благородным выводом Друк отер слезу и протянул ридикюль прямо в руки восхищенной экономки. Излишне добавить, что честная женщина несколько минут сомневалась, имеет ли она на него право. Но, когда Друк победил все ее сомнения, ридикюль был спрятан в самый дальний угол самого