чувство более глубокое и волнующее, чем обычные товарищеские отношения. Фатьма не стеснялась высказывать свои симпатии к Сакаи, причем делала это по-восточному, целуя его руки и садясь у его ног во время минут отдыха. Сакаи смущался, отдергивал свои руки, заставлял ее встать и сесть на стул рядом, но однажды, когда ласки Фатьмы были особенно настойчивы и горячи, он, нагнувшись, взял ее голову своими узкими, тонкими пальцами и поцелуем в губы развязал все узлы.

С той поры ночные отлучки Сакаи стали еще более тяготить девушку.

Если вы подумаете, что в ее маленьком сердце родились подозрения и ревность, то этим вы обнаружите полное непонимание истинного положения вещей. Ревновать Фатьма не могла, подозревать — тоже. Для нее совершенно но существовал мир, лежавший за стеной сада, и она просто не знала, куда уходил Сакаи на ночь. Для нее он исчезал в чаще садовых деревьев, вероятно, имея на это какие-то причины, которые она не понимала, да и не пыталась понять, воспитанная в правилах абсолютного преклонения пред авторитетом мужчины.

Сакаи долго не замечал того огорчения, которое он причиняет ей. Но вскоре после того дня, в который его первый поцелуй обрадовал губы Фатьмы, он почувствовал при возвращении, как горячо и нежно заглядывала она в его глаза, словно желая прочесть в них что-то. Он понял ее и, собрав весь запас знакомых девушке слов и жестов, сказал:

— Я очень скучаю без тебя, Фатьма. Но так надо.

Сакаи сказал — так надо. Больше Фатьма ничего не добивалась. Еще Сакаи сказал, что он скучает. Проникнуть глубже в его ночные тайны, проследить его путь по аллеям и лужайкам сада она не пыталась.

Но авторы этого романа не Фатьма. Они очень любят Сакаи, они с большим уважением относятся к этому японскому пролетарию, но все-таки они ни в коем случае не могут предоставить ему право сохранять от них в тайне свои ночные похождения. Они взяли за него ответственность пред сотнями тысяч читателей и должны знать, где бывает их герой по ночам и почему он оставляет любимую им девушку одну в царстве зверей. Поэтому авторы романа, стараясь быть незамеченными, скрываясь в тени деревьев, крадутся за своим героем, когда он, уверенными шагами хорошо знакомого с местностью человека, направляется вглубь садовой аллеи. Они замечают, что он сворачивает в сторону от главной аллеи и ступает прямо на подстриженный газон, оставляя на нем следы своих ног. Он пересекает обширное пространство травы, темно-голубой в лучах луны, и подходит к высокой решетчатой ограде. Потом, с легкостью кошки, он перемахивает через ограду.

— Ну вот! Как видите, авторы были правы, предприняв слежку. От человека, который лезет через забор, нельзя ждать ничего хорошего. Надо следить до конца.

Авторы менее ловки, чем Сакаи, и когда они, наконец, перебираются по его следам, между ним и ими образуется значительное пространство. Им приходится ускорить шаги и, спотыкаясь о неровности довольно неопрятной площади, они проклинают день и час, когда им пришла в голову затея писать роман. Они чувствуют, что если могли оставлять своих героев на произвол читателя, когда те летали на аэропланах и ездили на автомобилях, то в данном случае это не совсем удобно. Мало ли в какую грязную историю может впутать читателя человек, лазающий через заборы.

Сакаи идет через площадь, то и дело оглядываясь по сторонам, и авторам грозит неприятность быть замеченными. Они стараются избежать этого и минутами просто ползут по земле. Дело облегчается, когда Сакаи достигает окраины города и ступает на тротуар. Теперь остается держаться стен домов, и все сойдет благополучно.

Сакаи быстро минует богатый пригород. Очевидно, он не собирается ограбить владельцев особняков. Он пересекает центральную торговую часть и погружается во мрак рабочих кварталов.

На его пути то и дело попадаются голодные, оборванные люди, которые заняты странным делом. Они, при свете луны, копаются в кучах сора, еще не убранного с мостовых, они шарят на ступеньках подъездов и около ворот и калиток. В большинстве случаев они ничего не находят и со вздохом идут дальше. Иногда они находят шелуху от картошки, или — о счастье, — кусок черствого хлеба, и тогда сейчас же засовывают находку в рот и съедают ее на месте. Некоторые из них останавливают Сакаи и просят его о чем-то. Он беспомощно разводит руками и спешит дальше, все глубже и глубже проникая в сеть грязных, кривых переулков, причудливо таинственных в свете луны.

Наконец он останавливается у ворот одного дома. Несколько раз проходит взад и вперед с невинным видом и насвистывает какую-то песенку. Из окна второго этажа ему отвечают тем же мотивом. Потом он подходит к дверям и стучит несколько раз ритмичным стуком. На стук ему отворяют и мгновенно захлопывают дверь. Сакаи исчезает из поля зрения авторов.

Ну и что дальше? — спросит читатель. Довели до порога, хлопнули дверью и все. А за дверью что? Ведь там-то самое интересное. Как мы проникнем туда? Как? Совершенно свободно! Мы полагаем, что у вас в кармане имеется книжечка, удостоверяющая вашу принадлежность к партии или комсомолу. Ну, конечно, есть. А раз так, то входите смело. Вы в хорошем месте. Сакаи не обманул вашего доверия.

Маленькая, бедно обставленная комната. Керосиновая лампа освещает неприглядную обстановку и несколько человек, склонившихся над столом. На столе во всю его ширину разостлан план, на котором вы увидите и зоологический сад, и площадь, и улицы, по которым вел нас сегодня Сакаи. Самое интересное на этом плане, что некоторые пункты его отмечены пятиконечными красными звездочками, а другие — черной фашистской свастикой. Человек с изможденным, давно не бритым лицом водит карандашом от пункта к пункту, и внимательно слушатели следят за каждым движением, ловят каждое его