Тот, выронив кинжал, отлетел в конец комнаты, к плахе с топором. Вывернув кисти рук, Батяня освободился от пут. Схватил кинжал и воткнул его в глаза брату Вьетнамца, прежде, чем он добрался до автомата. Бич со свистом рассек воздух и плечо Леонида Григорьевича. Женщина, которая на фото мучила Любу, наносила удар за ударом, отсекала Леонида Григорьевича от автомата, гнала его к вооружившемуся топором «Большому человеку».

— Я-то думал: ты — штабная крыса, а ты кое-что умеешь, — шипел тот, пытаясь достать Безрукова топором.

На счастье Безрукова его убийцам мешал мельтешивший следователь. Батяня дотянулся до плахи, схватил ее и прикрылся от удара топором. Оружие застряло в дереве. Безруков рванул плаху на себя и погрузил ногу в живот «Большого человека». Тот, хрюкнув, свалился. Леонид Григорьевич опустил плаху на спину следователя. Треснув сломанным позвоночником «оборотень» уткнулся в пол. Батяня еще раз опустил на него плаху и выдернул топор. Женщина швырнула в Безрукова хлыст и кинулась к автомату. Она успела схватить оружие и повернулась к Батяне. Брошенный им топор со свистом вонзился сектантке в середину лба. Подполковник еще раз стукнул «Большого человека», добрался до автомата. В дверь скребся еще один мент. Леонид Григорьевич прошил его двумя очередями. Затем Батяня схватил пришедшего в себя «Большого человека» и швырнул его на плаху. Тот почувствовал нестерпимую боль и увидел, как его правая рука отделилась от тела. Снова свист топора — и «Большой человек» лишился левой руки. Батяня открыл люк и сбросил «Большого человека» к кабанам. «Большой человек» пронзительно завизжал. Кабан впился ему в мошонку. Другой принялся деловито прогрызать горло, добираясь до сонной артерии. Третий клыками вспорол живот и принялся пожирать внутренности. Дождавшись, когда затих последний крик «Большого человека», Батяня расстрелял кабанов из автомата.

На рассвете Безруков навсегда покинул город. Под вечер Леонид Григорьевич добрался до дальнего водохранилища. Еще месяц назад они с Любой были здесь. Отец возился с удочками, дочь щипала на косогоре раннюю землянику. Все здесь напоминало Леониду Григорьевичу о дочке. Вон, и закладка ее лежит. Тогда обыскались, а сейчас — вот она! Даже надпись «Люба Безрукова» не успела выгореть под солнцем. Батяня развел костерок, закурил. Он смотрел на заходящее солнце, на залитый его лучами косогор, и ему виделась порхающая по склону Люба. Слышался ее звонкий голос:

— Батяня! Земляники-то сколько! Иди, поклюй!

Ему хотелось ответить что-то ласковое, но он понимал. Что уже никогда не сможет этого сделать…

«Большого человека» похоронили без помпы, нетрадиционно скромно. Его империю тихо и без разборок растерзали местные мафиозные группировки. А на территории лесопарка еще долго находили женские трупы.

Смолоду Отец Нации ничего не боялся. Он смело лез под пули в партизанских отрядах, был в гуще столкновений демонстрантов с полицией, первым становился на железнодорожное полотно или шоссе, когда рабочие перекрывали их в знак протеста против политики правительства. В стране все знали этого человека в лицо по объявлениям полиции о его розыске как особо опасного государственного преступника.

В тот сентябрьский день он поднялся на баррикаду, сжимая в руке государственный флаг. На баррикаду двигались танки, много танков.

— Солдаты! — прокричал он в мегафон. — Мы боремся за то, чтобы ваши братья имели работу. Чтобы ваши сестры не были проститутками для заезжих американцев. Чтобы ваши родители имели достойную, обеспеченную старость. Если вы против этого, — стреляйте в меня! Стреляйте в своих братьев!

Головной танк остановился. Из люка высунулся одноглазый, лысоватый капитан. Он приказал прекратить движение остальным танкам. Капитан пыхнул короткой сигарой, вперил свой единственный глаз в стоявшего на баррикаде крупного, рано поседевшего человека и повернул танки на дворец тогдашнего президента страны. В тот день в государстве установился новый режим. Крупный человек с баррикады стал Отцом Нации, а капитана, повернувшего танки против правительства, провозгласили Символом Нации.

Символ Нации уютно почувствовал себя в кресле министра обороны, в новеньком маршальском мундире; в шести дворцах, подаренных ему Нацией, в объятиях многочисленных любовниц. Со временем Символу Нации подчинили и систему государственной безопасности: надо было достать бежавшего за границу свергнутого президента, его многочисленную родню и министров. Кого-то из беглецов умертвили. Кто-то предпочел купить жизнь, вернув «награбленное у нации» в государственный банк страны. Внутри страны у гэбэшников дел было мало: Нация любила своего Отца. Ведь с его приходом к власти выпивка и сигареты стали необычайно дешевыми. Отец Нации быстро разочаровался в своих «соратниках». Оказалось, что все они умели лишь красиво болтать на митингах и совершенно не хотели вникать в проблемы страны. Им, как и Отцу Нации, стало хорошо и уютно в отобранных у американских миллионеров и изгнанной «элиты» дворцах. Зато раздоров и интриг стало, хоть отбавляй. Тому не нравится «подаренная» Нацией вилла. Того обидели при награждении. Тому подарили «Ягуар», а не «роллс-ройс». Деньги же в казне очень быстро кончились. Не от хорошей жизни тайно собрал Отец Нации главарей восьми мафиозных кланов, давно поделивших страну на сферы влияния, изложил им ситуацию, попросил помощи.

— О’Кей, «пахан», — сказал ему один из патриархов мафии по кличке Седой. — Будут «бабки», все будет. Условие одно: чтобы ни местная полиция, ни