– Конечно, ты нахал. Запроси Владивосток, и тебе ответят, кто ты такой.

– А он душевный, да? Все свои горести ты ему поведала, правда? Такой добрый, благородный силач.

– Коленька! А как же дальше мне быть?..

– Пойдем погуляем.

Мы вышли из очереди и взобрались на бугор. Отсюда была видна вся бухта Талого и сам городок, до странности похожий на Гагру. Он тянулся узкой светящейся линией у подножия сопок. Обледенелая, дымящаяся, взявшаяся за ум Гагра.

– Ну и ну! – воскликнула Катя. – Действительно, он похож на Гагру, и даже железная дорога проходит точно так же.

– Только здесь узкоколейка.

– Да, здесь узкоколейка.

В сплошной черноте, далеко в море, работала мигалка, зажигалась на счет «шестнадцать».

– Встретились бы мы в Гагре два года назад.

– Что бы ты тогда сделал?

– Мы были бы с тобой…

– Ладно, молчи уж, – сердито сказала она.

Мы медленно шли, взявшись под руки. 1, 2, 3, хватит хихиканья, 5, 6, 7, она сжалась от страха, 9, 10, 11, я не могу об этом говорить, 13, я должен, не ей же говорить об этом, 15, нет, я не могу, вот сейчас…

Мы вошли за какие-то сараи, и она прижалась ко мне.

– Ты хочешь, чтобы я сама сказала? – сурово спросила она.

– Нет.

– Чего ты хочешь?

Впервые я сам отодвинулся от нее. Она понимающе кивнула, вытащила сигарету и стала мять ее в руках. Я дал ей огня.

За сарай, шумно дыша, забежали девушка и парень. Они сразу же бросились друг к другу и начали целоваться. Нас они не замечали, ничего они не замечали на свете. Я обнял Катю за плечи. Она через силу улыбнулась, глядя на целующихся. Тут я узнал их – это был Витька Колтыга и та девица из Шлакоблоков, что крыла меня на собрании.

Мы обменялись с ними какими-то шуточками, и я повел Катю прочь отсюда. Мы вышли из-за деревьев и медленно пошли к столовой; к очереди за апельсинами. Там было шумно, очередь сбилась в толпу, кажется, начиналась свалка.

– Я это сказала просто так, – проговорила Катя, глядя себе под ноги. – Ты ведь понимаешь?

– Конечно.

– Ну вот и все.

– В чем призвание женщины? – еще через несколько шагов сказал я.

Свалилось же на меня такое, подумал я. Раньше я не обижал девочек, и они на меня не обижались. Все было просто и легко, немного романтики, немного слюнтяйства, приятные воспоминания. Свалилось же на меня такое. Что делать? Меня этому не научили. «Для любви нет преград» – читаем мы в книгах. Глупости это, тысячи неодолимых преград порой встают перед любовью, об этом тоже написано в книгах. Но ведь Катя – это не любовь, это часть меня самого, это моя юность, моя живая вода.

Толпа пришла в смутное движение. Размахивали руками. Кажется, кто-то уже получил по зубам. Несколько парней из нашего треста пробежали мимо, на ходу расстегивая полушубки.

– Что там такое, ребята?! – крикнул я им вслед.

– Там без очереди полезли!

– Вперед, Калчанов! – засмеялась Катя. – Вперед, в атаку! Труба зовет! Ты уже трепещешь, как боевой конь.

– Знаешь, как меня называли в школе? – сказал я ей. – Панч Жестокий Удар.

– В самом деле? – удивилась Катя. – Тогда вперед! Колька, не смей! Колька, куда ты?!

Но я уже бежал.

Ох, сейчас мне достанется, думал я. Ох, сейчас мне отскочит битка! Сейчас я получу то, что мне полагается за все сегодняшние фокусы. Я втерся в толпу. Пока еще не дрались. Пока еще напирали. Пока еще суровый разговор:

– Сознание у вас или нет?

– А ты мои гроши считал?

– Чего ты с ним разговариваешь, Лень? Чего ты с ним толковищу ведешь? Дай ему!..

– Трудящиеся в очереди стоят, а бичам подавай апельсинчик на блюдечке!

– А это не простые бичи, а королевские.

– Спекулянты!

– Я тебя съем и пуговицы не выплюну!

– Лень, че ты с ним разговариваешь?

– Пустите меня, я из инфекционной больницы выписался!

– Назад, кусочники!

– А тебе жалко, да? Жалко?

– Жалко у пчелки…

– Я тебя без соли съем, понял?

– Пустите меня, я заразный!

Косматый драный бич вдруг скрипнул зубами и закричал визгливо, заверещал:

– Всех нерусской нации вон из очереди!

На секунду наступило молчание, потом несколько парней насели на косматого.

– Дави фашиста! – кричали они.

– Давайте-ка, мальчики, вынесем их отсюда! – командовал Витька Колтыга.

Конечно, он был здесь и верховодил – прощай любовь в начале марта.

Засвистели кулачки, замолкли голоса, только кряхтели да ухали дерущиеся люди. Меня толкали, швыряли, сдавливали, несколько раз ненароком мне попадало по шее, и слышался голос: «Прости, обознался». Никто толком не знал, кого бить, на бичах не было особой формы. Со всех сторон к нашей неистовой куче бежали люди.

– Делай, как я! – закричал какой-то летчик своим приятелям, и они врезались в гущу тел, отсекая дерущуюся толпу от весов, возле которых попрыгивали и дули себе на пальцы равнодушные продавщицы. Я полез вслед за летчиками и наконец-то получил прямой удар в челюсть.

Длинный бич, который меня стукнул, уже замахивался на другого. Я заметил растерянное лицо длинного, казалось, он действует, словно спросонья. Двумя ударами я свалил его в снег.

Толпа откачнулась, а я остался стоять над ворочающимся в снегу телом.

– Дай руку, борода! – мирно сказал длинный.

Я помог ему встать и снова принял боксерскую стойку.

– Крепко бьешь, – сказал длинный.

Я ощупал свою челюсть.

– Ты тоже ничего.

Он отряхнулся.

– Пошли шампанского выпьем?

– Шампанского, да? – переспросил я. – Это идея.

В общем-то, никто из нашей компании апельсинами по-настоящему не интересовался, но Вовик обещал выставить каждому по банке за общее дело. Апельсинчики ему были нужны для какого-то шахер- махера.

Сначала он передал через головы деньги своему корешу, который уже очередь выстоял, и тот взял ему четыре кило. По четыре кило выдавали этого продукта. Потом к этому корешу подошел Петька и тоже взял четыре кило. Очередь стала напирать. Кореш Вовика лаялся с очередью и сдерживал напор. Когда к корешу