В 1989 году организовались сообща шахтеры Донбасса, Воркуты, Кузбасса и Караганды. В то время у всех шахт был один собственник – власть. Она казалось сильной – КГБ, армия, цензура, а на самом деле была очень непрочной. Она не могла терпеть другого мнения, но первая удачная демонстрация несогласия показала слабость системы. Действия бастующих были впечатляющими – по сути они пошатнули систему. Попутно действующий в Воркуте «Независимый профсоюз горняков» заключил союз с Ельциным. В Москве я был на съезде трудовых коллективов, выдвинувших программу, согласно которой именно рабочие должны управлять заводами. В ответ Ельцин заявил, что будет обязательно следовать их рекомендациям.

Шахтеры не боялись потерять свои места, не боялись они и закрытия шахт. Они считали, что иметь нормальные условия труда – это их право, ведь они как будто бы даже правящий класс. Это мощное низовое движение было такими смелым, так как никто попросту не знал, что такое безработица – на протяжении 60 лет абсолютно у всех была работа. При этом шахтеры из-за тяжелого и опасного труда получали достаточно много по советским меркам.

Исторические параллели всегда неточны, и я не хочу сравнивать события 1917 и 1991 годов. Сто лет назад рабочее движение было совсем другого качества, у трудящихся было развитое классовое сознание. При крушении СССР казалось, что народ сам не знал, чего хотел. Если бы перемены длились хотя бы десять лет, то люди получили бы навыки кооперации, но всё произошло слишком быстро. Самоорганизация если и была, то использовалась элитами в качестве тарана для достижения своих целей.

Во время всеобщей забастовки я неделю провел на Донбассе, где общался с делегатами со всего союза. Помню, тогда многие донецкие хотели остаться с Россией, ведь на ней была плотно завязана местная экономика. Еще длительное время рабочие помнили свое положение при советской власти, и отчасти в этом можно искать причину проявления проросийских тенденций в этом регионе 20 лет спустя, после долгого периода бедности и экономической нестабильности.

Каждый май, когда в моем университете заканчивалась сессия, я на несколько месяцев приезжал в Россию. После развала Союза мы вместе с профессором экономического факультета МГУ Борисом Ракитским основали Школу трудовой демократии, которая стала главным каналом общения с рабочими. Мы пробили грант для поездки активистов в Канаду ради обмена опытом, и из 10 человек трое были из Ярославля. Этот город был самым активным – именно на Ярославском моторном заводе впервые в СССР прошла забастовка против «черных суббот», когда людей заставляли работать в свой выходной. Название закрепилось: на календаре выходные отмечались красной краской, а рабочие дни – черной.

Задачей нашей школы было освободить движение трудящихся от идеологического влияния капитала и склонности отождествлять старую систему с социализмом. Помимо меня и Ракитского, школу координировала его супруга Галина Ракитская, которая работала в Институте экономики РАН. Это были редкие представители интеллигенции, оставшиеся верными социалистическим идеалам. В девяностые все изменилось радикально, ведь случилась революция, и у всех знакомых изменилось место и статус в обществе. Как указал Маркс, бытие определяет сознание, следовательно поменялись и сами люди.

То, что новая власть была антинародной, поняли все почти сразу. Когда в 1992 году Ельцин подписал меры по «шоковой терапии», то утверждал, что весной будет легкий спад, а уж по осени – непременно рост. Как мне говорили шахтеры, это была борьба за выживание, и не было времени разочаровываться итогами борьбы. Люди хотели свободы и демократии, но не думали, что потеряют социальные блага. При этом люди не поддержали Верховный Совет – фактически у рабочих не было никакой реакции на бомбардировку Белого дома. Только кировские заводы выступили против.

Неверно считать 1998 год временем, когда произошла консолидация протеста – это был просто очередной, еще более массовый всплеск. Очагов типа стачек и перекрывания дорог было много, но они были разобщены и потому неэффективны. Это была оборонительная стратегия, когда люди требовали зарплаты – когда же спустя месяцы ее выдавали, то из-за инфляции на эти деньги ничего нельзя было купить.

Неуверенность в завтрашнем дне не придавала очков в пользу коллективных действий. Рабочий класс никогда не восставал из-за куска хлеба.