ее, а потом спросил, почему она выбрала именно такой цвет. О своем роде он не говорил никому. Юная рукодельница смутилась еще больше:
– Ну… волкодавы, они… серые такие…
Очертания домов и башен начинали понемногу проступать в темноте, когда жеребец принес его в кром. Кнесинка завтракала, и Волкодав по привычке обосновался на крыльце. Он прекрасно знал, что бдительная нянька все равно не пустит его даже во влазню. Нечего, скажет, топтать мокрыми сапожищами по красивому и чистому полу. Волкодав стал думать о том, как они сейчас поедут встречать кнеса, и вдруг вспомнил слышанное от боярина Крута: государь, мол, поначалу состоял у покойной правительницы простым воеводой…
А что, хмыкнул он ни с того ни с сего. Кто поручится, что ему через сто лет добрые галирадцы не станут припоминать одного из своих прежних кнесов: сперва, мол, был у тогдашней кнесинки простым, телохранителем?..
Мыш высунул нос из-за пазухи, понюхал сырой воздух и снова спрятался в привычное тепло – досыпать. Рядом с крыльцом был просторный навес, устроенный нарочно затем, чтобы в непогоду ставить коней. Волкодав обтер благодарно фыркавшего Серка, криво усмехаясь бесстыдной, неизвестно откуда взявшейся мысли. Не умела песья нога на блюде лежать…
Братья Лихие неслышно возникли из-за угла и стали тихо-тихо красться к нему, хоронясь в глубоких потемках.
– Утро доброе, – негромко сказал им Волкодав. Из темноты долетел слитный вздох, и братья подошли, уже не таясь.
– Как заметил-то?.. – спросил Лихослав. Редкое утро они не задавали Волкодаву этого вопроса. Тайком подойти к нему было безнадежной затеей, но упорные близнецы не оставляли попыток.
– Я вижу в темноте, – сказал венн.
– Научишь? – сразу спросил Лихослав. Он был старшим из двоих и нравом побойчее.
Рассудительный Лихобор толкнул брата в бок локтем:
– Ты что, с этим только родиться…
– Я в руднике научился, – сказал Волкодав. – Привык в темноте.
К его ужасу, близнецы переглянулись чуть ли не с завистью. Оба были принаряжены. Когда они вывели коней, те оказались вычищены так, словно братьям предстояло красоваться на них посреди торга, а не скакать по грязи. Первый раз – всегда первый раз, что там ни говори. Первая любовь, первый бой… первая поездка в свите кнесинки… Хочешь, не хочешь, – запомнится на всю жизнь.
Большак на подступах к городу давно уже собирались замостить, да не деревянными бревнами, как было принято у сольвеннов, а камнем, по-нарлакски. Все сходились на том, что камень не скоро расплющится под колесами повозок и подкованными копытами коней и уж точно не будет каждую весну и каждую осень расползаться непролазным болотом. Не было согласия лишь в том, кому расстегивать на общее дело мошну. И потому хорошее общее дело, как водится, не двигалось с места.
Дорога сперва вела вдоль Светыни, потом свернула на юг, мимо Туманной Скалы, утопавшей в низких облаках, и лошади сразу пошли легче. По велиморскому тракту до сих пор ездило не так уж много народа, а значит, и грязи особой здесь пока не было. Пока. Если все пойдет так, как задумывали кнес, дружина и премудрые галирадские старцы, – станет Галирад еще одними морскими воротами Велимора. Тогда-то повозки по этой дороге покатятся одна вперед другой. И, может, сыщутся наконец денежки на каменную мостовую. Если только опять что-нибудь не помешает…
Кнесинка Елень жадно смотрела вперед, и Волкодав видел, что она сильно волновалась. Вот-вот покажется из тумана знакомый стяг – белая птица, мчащаяся по алому полю, – и отец-государь прижмет к сердцу красавицу дочь, с самого начала весны соблюдавшую для него город. Что ж разумная кнесинка трепетала, словно мальчишка перед Посвящением в мужчины? Боялась, кнес не похвалит?.. За что?..
–Увидишь их, госпожа, не скачи сразу вперед, – предупредил ее Волкодав, когда садились на лошадей. – Только если отца узнаешь доподлинно. Мало ли…
– Ишь, раскомандовался, совсем стыд потерял!.. – тут же заворчала Хайгал. Волкодав не стал отвечать, да и что ответишь вредной старухе, но кнесинка согласилась неожиданно кротко;
– Как скажешь…
Вместе с нею встречать вождя ехал со своими отроками Лучезар. Отроки, сидевшие на крепких и быстрых конях, рассыпались далеко вперед по дороге – высматривать передовых всадников кнеса. Сам Лучезар ехал подле «сестры» и вначале все пристраивался по правую руку, тесня конем Волкодава, но кнесинка велела ему занять место слева, и ослушаться боярин не посмел, хотя и рассердился. А Волкодав на сей раз встал чуть впереди. Он ехал, откинув на спину плотный рогожный капюшон и чувствуя, как под одеждой расползается сырость.
Он не оглядывался на близнецов, чьи кони рысили позади Снежинки. А что оглядываться. Каждый из троих до последнего движения знал, как в случае чего поступать.
Кнесинка молчала, съежившись под плащом из дубленой кожи, не пропускавшим дождь. Словно не отца любимого едет встречать, подумалось Волкодаву, а… Чего-то она ждала от этой встречи, чего-то не особенно радостного. Э, осенило его вдруг, да уж не просватал ли ее многодумный родитель?.. То-то она взялась выспрашивать, как и что с этим у веннов и бывает ли, чтобы за нелюбимого… Такое на ум взбрести может, только если самой вот-вот предстоит. Ну как есть просватал! За кого-нибудь из нарочитых мужей Велимора, и догадай милостивая Хозяйка Судеб, чтобы не был вовсе уж старым, злым и противным…
Волкодаву стало жаль кнесинку, которую он не то что выручить из этой беды – даже и словом разумным утешить не мог. Еще он подумал о том, кто к кому, если все действительно так, жить переедет. Кнесинка в Велимор? Или знатный жених – к новой родне и новым союзникам?.. И, если переезжать выпадет кнесинке, пожелает ли она взять его, Волкодава, с собой? И что тогда делать Тилорну, Ниилит, Эвриху и деду Вароху с внучком Зуйко?..
Вот так, усмехнулся он про себя. Ни они без меня, ни я без них. Семья. Моя семья…
И тут из-за серой завесы дождя, ослабленный расстоянием, но ясный и звонкий, долетел голос рога.
Елень Глуздовна, понятное дело, вмиг позабыла все обещания и ударила пятками кобылицу. Волкодав, нарочно ради этого державшийся чуть впереди, перехватил поводья. И не выпустил даже тогда, когда из мокрой мглы вынырнул растрепанный отрок:
– Кнес!.. Кнес едет, сам видел!.. Да вон уже показались…
Сквозь пелену дождя и вправду можно было разглядеть силуэты всадников. Слышался смех, радостные голоса.
– Догоняй, сестра! – боярин Лучезар послал вперед жеребца и ускакал по травянистой дороге.
– Ты уже слышишь голос отца, госпожа? – спросил Волкодав.
Кнесинка Елень только кивнула в ответ. Она смотрела на Волкодава с каким-то чуть ли не отчаянием. Так, словно не хотела, чтобы он ее отпускал. Венн убрал руку с поводьев и сказал:
– Поедем, госпожа.
Снежинка под ней танцевала, просилась скакать следом за всеми. Кнесинка решилась, дала ей волю, и кобылица, резво взяв с места, полетела вперед.
Наверное, Елень Глуздовна действительно удалась в мать. Невысокий широкоплечий мужчина, отечески обнимавший ее, был темноволос и кудряв. Единственное, что у него было общего с дочерью, это серые, родниковой чистоты глаза. Кнесинка взахлеб плакала и прижималась к его груди, нимало не заботясь о том, что кожаный плащ распахнулся и холодный дождь вовсю кропил зеленые клетки поневы.
– …А уж отощала-то, отощала, одни косточки! Без отца никак совсем есть перестала? Я-то считал, только в Велиморе красавицы тощими да бледными стараются быть, думал, наши умней… Ан и ты туда же! – скрывая дрожь в голосе, ласково выговаривал кнес. Потом посмотрел поверх головы дочери и встретился взглядами с Волкодавом, державшимся в двух шагах. Венн молча поклонился ему. Глузд Несмеянович внимательно оглядел нового человека и легонько тряхнул дочь за плечо:. – А это еще кто при тебе? Не припомню такого…
– Это, родич, веннский головорез, – усмехаясь, пояснил Левый. – Твоя дочь слишком добра, государь: кормит твоим хлебом прихлебателей разных…
