Рылом не вышел, объяснили ему.
Почему-то его взгляд то и дело возвращался к человеку, переводившему для молодого купца. Это был мужчина, каких в любой толпе из ста сотня: невысокий, рыжеватый, неопределенного возраста (что угодно от тридцати до пятидесяти), с какими-то смазанными, незапоминающимися чертами лица. Такой с одинаковым успехом сойдет и за сегвана, и за вельха, и за сольвенна. Может быть, именно поэтому Волкодав, любивший знать, с кем имеет дело, присмотрелся к нему повнимательнее. Что-то смущало его в этом человеке, но вот что?.. Его одежда?.. Насмотревшись на весьма пестро одевавшихся галирадцев, особенно после встречи с тем стариком на морском берегу, Волкодав вряд ли удивился бы даже саккаремским штанам при мономатанских сандалиях. Нет, не то. Рыжеватый малый был одет вполне по- сегвански…
И вот тут до него дошло. Узор на рубашке причислял толмача к одному, совершенно определенному племени. А синие кисточки на сапогах – к другому!
Этот человек – не тот, за кого себя выдает!
Усталость и неизбежную сонливость как рукой сняло. Волкодав подобрался, готовясь к немедленным действиям. Больше всего ему хотелось подхватить кнесинку на руки, закрывая собой. Нет, нельзя…
– …На шеях его колесничных коней пребывает сила, грохот и страх врагам, – спокойно и складно переводил между тем толмач, и шо-ситайнец поглядывал на него с благодарностью. Волкодав живо представил себе хохот и улюлюканье горожан, возмущение кнесинки, и полную неповинность сегвана, второпях купившего хорошие сапоги и, вот незадача, не успевшего переменить кисточки. Волкодав еще раз обшарил его взглядом, но не приметил никакого оружия.
Почему же в потемках души продолжало звучать тревожное било, ни дать ни взять зовущее на пожар?..
– Позволь же, государыня, из рук в руки передать тебе три сокровища наших благословенных степей, трех белых, как молоко, скакунов, никогда не слышавших ни грубого окрика, ни посвиста плети…
Купец отступил чуть в сторону, обернулся и махнул рукой слугам выводить косящихся, прижимающих уши красавцев, – жеребца и двух кобылиц. Послышался восхищенный ропот: кони оказались действительно превыше всяких похвал. И, кажется, Волкодав был единственным, кто на них не смотрел. Он смотрел только на толмача. Тот, как и купец, тоже подался в сторону, только в противоположную, чего настоящий толмач не сделал бы никогда. А потом, продолжая улыбаться, вдруг сунул обе руки в рукава, а взгляд стал очень холодным. В эту долю мгновения Волкодав успел понять, что уже видел его раньше, и догадаться, почему убийца вырядился именно сегваном. Ради этих вот широких рукавов, не утесненных завязками…
Дальше все происходило одновременно. Кнесинка Елень не успела испугаться. Ее отшвырнуло прочь вместе с креслом – прямо на боярина Лучезара, – а пригнувшийся Волкодав, как спущенная пружина, с места прыгнул на толмача, стоявшего в четырех шагах от него. Уже в полете его догнал крик кнесинки. Ему почудилось прикосновение: что-то прошло по его груди и по левому боку, почти не причинив боли. Значит, он все-таки не ошибся. Как всегда в таких случаях, время замедлило для него свой бег, и он увидел, как досада от испорченного броска сменилась на лице убийцы страхом и осознанием гибели. Потом искаженное лицо и руки со второй парой ножей, уже изготовленных для метания, подплыли вплотную. Ножи так и не ударили. Ударил Волкодав. Кулаком. Под подбородок. И услышал короткий хруст, какой раздается, когда переламывают позвоночник.
Он свалился в пыль рядом с обмякшим телом убийцы, и время снова потекло, как всегда.
Первой его мыслью было: оградить госпожу. Однако дружина обо всем уже позаботилась. Кнесинку подхватили, укрыв за необъятными, надежными спинами. Волкодав слышал ее голос, испуганный, недоумевающий. Поднялся и Лучезар, которого сшибло тяжелое кресло. Вот уж кто был вне себя от ярости. Он указывал пальцем на Волкодава и кричал:
– Вор!..
К счастью для венна, народ посчитал, что боярин указывал на убитого. Перепуганные кони громко ржали и порывались лягаться. Слуги повисали на уздечках, с трудом удерживая могучих зверей. Шо- ситайнскому купцу уже заломили за спину руки, а над толпой, распространяясь, точно волна от упавшего камня, витал клич: «Бей сегванов!»
– Это не сегван! – тщетно разыскивая взглядом боярина Крута, во всю мочь закричал Волкодав.
Правый не отозвался, и венн понял, что надо что-то предпринимать самому. Однажды, очень далеко отсюда, он видел, как изгоняли из большого города каких-то иноплеменников, иноверцев, на которых свалили пропажу золототканого покрывала из местного храма. Это было страшно. Волкодав мигом представил себе, как добрые галирадцы камнями и палками гонят за ворота Фителу, Авдику, Аптахара, громят и без того бедную мастерскую старого хромого Вароха… Да как сами станут жить после такого?.. Волкодав поднялся, и тут Боги пришли ему на выручку: из людской круговерти вынырнул стражник – тот самый белоголовый крепыш, с которым он когда-то мерился силами за корчемным столом.
Волкодав мертвой хваткой взял его за плечо:
– Это не сегван, парень! Слышишь?.. Скажи Бравлину…
– Он тебя ранил, – присмотрелся стражник. По рубахе венна, по груди и по левому боку, в самом деле расплывались два темных пятна. Волкодав отмахнулся:
– Скажи всем, что этот убийца – никакой не сегван! Понял? Давай!
Белоголовый оказался понятливым. Он кивнул и напролом пошел сквозь толпу, точно вепрь сквозь камыши. Мало-помалу стражников в толчее сделалось больше, и вспыхнувшие кое-где драки прекратились сами собой, а выкрики стали реже и тише.
Зато к Волкодаву подошли сразу четверо витязей во главе с Крутом. Одним из четверых был Лучезар.
– Вор! – прямо глядя на венна, немедленно обвинил его Левый. Теперь уже не могло быть сомнений, на кого он указывал. Волкодав промолчал.
– Иди, Лучезар, проследи, чтобы купца отвели в кром, но никаких обид не чинили, пока не разберемся, – хмуро проговорил Правый. – И так еще кабы вину заглаживать не пришлось. А ты, парень…
– Сговорился, вор! – повторил Лучезар. – Сам разбойник и разбойника нанял! Отличиться надумал!.. Да и шею дружку сломал, чтобы остаток доплачивать не пришлось…
– Что скажешь, парень? – спросил Крут. Волкодав ответил:
– Госпожу не зашибло?
– Не зашибло, – сказал Крут. – Так ты слыхал, что боярин говорит? Чем докажешь, что чист?
В это время к ним подошел еще один витязь.
– Вот они, ножички, – сказал он, показывая на ладони два широких, как ложки, клинка без рукоятей. – Один в донце кресла застрял, еле вынули, другой… еще чуть – не в пряжку бы ремня, так бы в живот мне и угодил.
Боярин Крут осмотрел сияющее лезвие и опять повернулся к Волкодаву:
– Чем докажешь, что чист?
Тот вдруг ощерился, точно цепной пес, надумавший сбросить ошейник:
– А вот этим мечом!.. У нас за клевету виры не спрашивают!..
Нет, не зря государь Глузд со спокойной душой оставлял дочери город. Юная кнесинка заставила расступиться дружину и во второй раз за одно утро бесстрашно развела готовых к убийству мужчин.
– Вы!.. – властно прозвучал ее голос. – Лекаря сюда! Где Иллад?
– Вели, госпожа, чтобы не обижали сегванов, – сказал Волкодав. – Это не сегван на тебя покушался.
– А кто же? – спросил Крут.
– Никто, – сказал Волкодав. – Они называют себя «никто». Осмотри тело, и где-нибудь в потаенном месте, я думаю, увидишь помету… Знак Огня, только наизнанку.
– Тьфу, – плюнул Левый. – Нечего было ему шею ломать. Уж мы бы порасспросили… Волкодав не ответил.
– Боярин дело говорит, – сказал Крут.
Волкодав усмехнулся одним углом рта, неприятно и зло:
– Счастлива земля, где не знают этих убийц…
