со временем слух потеряет шпионскую чуткость. Сон станет крепче и спокойней. Пальцы забудут, каково это -- писать по многу страниц в день.

Он будет много и часто гулять по своим владениям. Выучит названия всего, что растет на его земле. От частого пребывания на улице бледное лицо покроется загаром. Люди привыкнут издалека узнавать его по походке и будут выходить из домов, отрываться от пахоты или жатвы и кланяться ему, но в их глазах не будет злобы или ненависти. Они никогда не увидят, что его руки по локоть в крови -- и не только воинов. Он для них будет просто добрым милордом Дойлом, хорошим господином, который не мучает поборами и не портит девиц.

Вечерами он будет читать. Засядет учить эмирский по старым сказкам. Поймет, наконец, что такого интересного содержится в "Анатомиконе". Закончит начатую еще в юношестве и так и не дочитанную "Историю Старого города".

А когда, спустя годы и годы, его волосы полностью поседеют, а все члены утратят силу, он сможет без страха встретить смерть, что бы она ему ни готовила.

Картины этой жизни явственно встали перед его внутренним вздором, и от них теплело на душе. Это было то, чего он хотел. В нем больше не осталось задора и пыла, не осталось отваги и не осталось той безусловной преданности, которая делала его незаменимым слугой Эйриха. А главное, ушла вера в свою правоту. Глава тайной службы короля не имеет права на сомнения, он должен выполнять свой долг спокойно и уверенно, зная, что даже если льется кровь -- она льется не напрасно, а за корону, за короля и за королевство. Отпустив ведьму, пойдя против закона и против самого себя, он лишился веры в себя. А еще раньше, предав Эйриха, лишился права служить ему.

Осознав это, Дойл не стал ждать. Как любой удачный план, этот исполнялся безупречно. Он отдавал указания об аресте монахинь и об освобождении ведьм с едва сдерживаемой улыбкой -- обещая себе, что это последнее его решение подобного рода.

К Эйриху он шел твердо и не колеблясь, но, увидев осунувшееся, больное от пережитых потрясений лицо брата, вдруг засомневался -- но только на мгновение. Потянулся снять кольцо -- но обнаружил только обручальное и хмыкнул -- снова все кольца остались в шкатулке. Не слишком-то важно.

Эйрих понял все без слов. Опустился на трон и спросил:

 -- Ты ненавидишь меня?

 -- За что? -- Дойл покачал головой. Нет, он ненавидел не брата, а себя. -- Ты -- лучший брат, которого можно желать. И я по-прежнему люблю тебя, как и всегда любил.

 -- Тогда почему ты уходишь? Пять лет назад... ты хотел уехать на север, помнишь, что я тебе сказал? -- Эйрих с силой сжал подлокотник. -- Ты мне нужен. И сейчас -- как никогда прежде.

 -- Я не могу, -- ответил Дойл тихо. -- Прости, брат. Я должен уехать.

Эйрих молчал какое-то время, а потом сказал:

 -- Если это из-за нее... Я никогда не считал магию абсолютным злом, ты знаешь. Пусть она останется. Она спасла жизнь мне и моему сыну -- это стоит того, чтобы разом простить всех ведьм королевства.

 -- Возможно, она и останется, -- заметил Дойл, глядя в сторону. -- Я -- нет. Прости меня, брат. Я пришлю тебе письмом все, что знаю о делах столицы и страны. И храни тебя Всевышний.

 -- Храни тебя Всевышний, -- эхом отозвался Эйрих.

Письма можно будет написать уже из Дойла -- не стоило длить время пребывания в Шеане, ставшем душным, тяжелым и чужим в одночасье.

Дойл вернулся в свои покои и обнаружил, что Эльза, уже в чистом платье и с вымытыми влажными волосами, сидит на постели, обхватив колени руками. Он замер в дверях -- залюбовался ею. В своих мыслях он не позволил себе представлять ее рядом -- не стоило везти ее с собой, в глушь. Она приехала, чтобы изменить несправедливость этого мира -- и она в силах это сделать. Так пусть. Может, она будет удачливее него.

Джил копался где-то у окна. Дойл прикрикнул на него и велел:

 -- Собери платье и доспехи, запакуй как следует. Мы уезжаем на рассвете.

Мальчишка пискнул что-то, похожее на "Да, милорд", и закопошился среди вещей. Эльза грустно улыбнулась -- как и Эйрих, она обладала замечательной способностью читать в его душе безо всяких слов.

Дойл почувствовал себя неловко от ее взгляда. Нужно было что-то сказать, как-то объясниться, но гремящий доспехами Джил отвлекал, не позволял подобрать слова. Наверное, так даже лучше.

 -- Мальчик, -- произнесла Эльза спокойно, не отводя от Дойла взгляда, -- выйди.

Они остались одни, и неловкость еще возросла. Дойл сглотнул, надеясь обрести над собой контроль -- но не вышло. Сердце забухало в ушах, во рту стало солоно.

Элза гибко поднялась с кровати, сделала несколько шагов к нему и прижалась губами к его губам, смело, открыто и жарко -- как никогда раньше.

Выдох -- и она потянула за шнуровку его рубахи. Холодная вспышка -- и бесполезная ткань упала к его ногам. Грудь и спину обдало прохладой, но Эльза поцеловала его здоровое плечо, и Дойл застонал, не понимая, поцелуй это или ожог.

Рванул ее платье -- но оно растаяло в его пальцах дымкой. Эльза вскинула голову, подставляя его губам беззащитную шею.

На нежность его выдержки не хватало -- страсть сводила с ума, лишала контроля. Он целовал сильно, почти кусал -- и ощущал, как царапают его