прилежание к наукам разным и к военному искусству, любил его нежно.

От митрополита государь приехал прямо к столу, а к концу обеда пришел и дьяк Курицын.

– Ну как отец-то Филипп мыслит? – спросила Марья Ярославна у сына.

– Так же, как и яз, – глухо ответил Иван Васильевич, – спешить некуда, вызнать все надобно.

– Истинно, сыночек, истинно, – одобрительно кивая, заговорила княгиня. – Жена-то не сапог, с ноги не скинешь. Жениться ведь недолго, да жить-то ведь долго, а то и весь век.

Иван Васильевич стиснул зубы, но, притворно позевнув, продолжал ровно и спокойно:

– Митрополит Филипп баит, может, папа-то рымской опять нас к унии понуждать будет? А может, царевна-то сама унию приняла в Рыме? Может, она, став княгиней московской, латыньство сеять будет среди православных?

Великий князь замолк вдруг, поймав подозрительный, тревожный и недоброжелательный взгляд Ванюшеньки… «Разумеет, что ему мачеху берут», – подумал он, но вслух продолжал тем же ровным голосом:

– Митрополит хочет Юрия Грека повыпытать. К собе позовет на беседу и трапезу, а у него есть некий книжник, именем Никита Попович, зело хитер он во Святом Писании и разумеет по-грецки. Сей Никита будет вызнавать все про Виссариона и папу. Митрополит баит: «Пусть поживет Юрий Грек на Москве подоле…»

Иван Васильевич немного подумал и, обратясь к матери, спросил:

– Поманить, может, сего Грека к собе на службу, вотчину пожаловать?

– А пошто не поманить? – ответила старая княгиня. – Отец твой вотчины давал и татарам, ежели польза от сего была. Грек же Юрий не татарской веры, а единой с нами, христианской.

Иван Васильевич вопросительно взглянул на дьяка Курицына.

– И яз так мыслю, государь, – быстро ответил дьяк. – Надобен нам такой человек на службе, а слугой он, мыслю, будет верней Ивана Фрязина, денежника, а как за сие награждать, ты сам, государь, лучше меня разумеешь.

– Подумаем еще о сих делах вместе со всей родней нашей, с митрополитом и боярами. Ласкать же сего Юрья надобно: от него много вызнать можно о Рыме, о папе, и о Виссарионе, и о прочем, Ивану-денежнику мало яз верю: сей за деньги на всякое воровство пойдет. Токмо и такой нам нужен. Митрополит сказывал мне, что Фрязины все такие же, все на един лад. Яз и мыслю, денежник наш будет под стать рымлянам, но у нас ему прибыльней. У него тут и хоромы, и деревенька есть, и жена, и дети, и жалованье немалое, а там, чай, он и не надобен, без него хватит…

Иван Васильевич оборвал свою речь и спросил Курицына:

– Ну а ты что скажешь, Федор Василич, о сем?

– Вызнал яз, государь, что все сии фрязины, – заговорил Курицын, – родня нашему Ивану-денежнику и все они венецианцы, как и наш денежник. Бают они, что и папа Павел Второй из одного с ними государства, из знаменитого рода венецианских купцов Барбо. Хвастались, что их и родню их папа знает и верит им. Мыслю, они и ране ссылались меж собой.

– За сим гляди, Федор Василич, – перебил дьяка великий князь, – людей для сего верных найди.

– Есть такие, государь, – продолжал Курицын. – После разорения турками Крыма многие фряжские купцы, как тобе ведомо, на Москву приехали. Все они хотят прибытка друг перед другом, а наибольшая вражда и ревность у них меж венецианцами и генуэзцами. Вот яз и найду меж генуэзцев нужных нам людей…

– Льготы некие дадим им, – снова перебил дьяка великий князь. – Разумею замыслы твои. Твори, как мыслишь, а к совету нашему собери все, что сможешь. Ныне же о папе скажи, какие подарки ему надобны, на что у него задор?

– На все, государь, – усмехнувшись, молвил дьяк. – Фрязины прямо так и говорят: «Все любит, что цену добрую имеет, а наиболе всего самоцветные каменья, сребро и злато…»

Все засмеялись, а Марья Ярославна молвила:

– У него, у папы-то, губа не дура, а язык не лопата…

– И о Цареграде баяли? – улыбаясь, спросил Иван Васильевич. – И о турках? Что деять-то хотят?

– Просто у них все, государь, – шутливо ответил Курицын. – Фрязины хвастают так: «Оженим, мол, московского государя на грецкой царевне, а она его и заставит на турок идти…»

Великий государь насмешливо улыбнулся, хотел было сказать грубую колкость о «ночной кукушке», но удержался, встретившись с тревожным и враждебным взглядом сына.

«О мачехе мыслит», – опять подумал он, и ему стало досадно и горько.

Быстро встав из-за стола, он перекрестился и поклонился матери.

– Прости, матушка, – молвил он, – днесь зело притомился яз. Пойду к собе…

С казанской войны приходили разные вести. Московские полки били казанцев, но и татары местами христиан били, а земли друг друга опустошали