Когда он подъехал ко двору, у ворот стоял уж дворский со всеми людьми дворовыми. Все были без шапок и земно кланялись.
– Кой из вас дворской? – спросил государь, нахмурив брови.
– Я, государь. Пров, сын Семенов…
– Где ж господин твой? Как его звать и как он смел не почтить государя своего?..
Оробев совсем, кинулся Пров Семенов на колени.
– Не гневись, государь, – заговорил он. – Господин наш, Трофим Гаврилыч Леваш-Некрасов, на рати казанской с конниками своими.
– Встаньте, – сказал Иван Васильевич.
Дворский и все слуги встали.
– Ну, сказывай, Пров, – продолжал государь, – какая у вас вотчина и как живете.
Дворский нерешительно оглянулся на прочих слуг, но, ободрившись, отвечал великому князю:
– Вотчина господина нашего не велика, государь. Сие село Никольцы, иде вот хоромы его и двор, да две деревеньки недалече отсель: Старая Глинна да Новая Глинна. Я же у господина моего слугами ведаю и поселением, что за двором его числим. Опричь того и крестьянами ведаю в деревнях. Там есть у меня помощники – ключники и тивуны…
– Сколь всего четей-то[215] в вотчине? – перебил дворского Иван Васильевич.
– Всего, государь, двадцать восемь четей с половиной. Из них девятнадцать четей – за крестьянами, шесть – за слугами, а три чети – хозяйские.
– Кто пашни-то пашет?
– Свои люди, государь, господские.
– Оброк платят?
– Всякое, государь, и работу иную деют, а боле оброк, ибо ныне без денег-то ништо купить не можно. Господин же наш, слуга твой, как с Казанью вот рать зачалась, воев нарядил. Без серебра-то и нарядить нельзя было бы…
– И серебро в рост даете?
– Добрые люди берут и рост платят, как и в твоих вотчинах, государь.
Иван Васильевич потемнел лицом и, махнув рукой, молча поехал вон со двора.
Невеселые думы он думал, вспоминая непрерывные тяжбы меж монастырями, вотчинниками и сиротами. Все ныне друг с другом грызутся на Руси.
– Как же с татарами биться и прочими ворогами? – шептал он беззвучно. – На кого более опереться можно?
Вечереть уж начинало, когда прибыл Иван Васильевич в хоромы свои и хотел было идти к матери, но встретил в сенцах дьяка Курицына. Обрадовался ему государь и воскликнул:
– Будь здрав, Федор Васильевич! Когда прибыл?
– Живи многи лета, государь, – ответил Курицын. – Вборзе прибыл яз после того, как отъехал ты в монастырь Угрешский.
– Иди скажи Данилушке, что яз у собя с тобой буду ужинать, в своей трапезной.
Сидя за ужином, Иван Васильевич, проголодавшись от прогулки, ел молча, слушая донесения дьяка.
– Посол-то Яков, – говорил, посмеиваясь, Курицын, – ехал в возке своем, яко в тесном заключении. Не то чтоб неволей, а пил все, под конец уж и ксендз его стал с ним пить. Не беспокоил их яз. Мыслю токмо, прав ты, государь, – про татарские дела Казимир вызнать хотел. Не для папы посла-то слал, а для хана Ахмата.
– Может, и так, – усмехнулся великий князь, – токмо все же у папы, видать, есть помысел сватовство начать. Сие и Казимира и Ахмата тревожит. Пождем, но чую, послов к нам и папа пришлет.
Великий князь задумался и, вспомнив разговоры свои с игумном и с дворским Леваша-Некрасова, заговорил с досадой:
– А яз тут новые дела узнал нечаянно. О том, о чем мы доселе и подумать не удосужились!
Иван Васильевич рассказал дьяку о новых переменах в вотчинах монастырских, боярских и прочих, о тяжбах за землю, о том, что хлеб ныне не столь на кормленье идет, сколь на продажу за деньги, про денежные оброки и про выдачу на тяжелых условиях денежных ссуд крестьянам ростовщиками- земледельцами.
– Вишь, как круг нас сталось, а мы на сие сквозь пальцы смотрели! – воскликнул государь. – Без нас сие идет, мимо государства идет, будто река меж берегов сама по собе.
– Так оно и есть, государь, – сказал Курицын, – все по воле Божьей деется.
Иван Васильевич усмехнулся и резко промолвил:
– Река-то течет по воле Божьей, о том спору нету, а люди-то, где нужно, могут чрез нее мост построить, а где плотиной запрудить, рукава отвести, дабы не брега зорила, а зерно на мельницах молола.
Федор Васильевич с изумлением взглянул на великого князя и радостно воскликнул:
– Как ты, государь, мудро обо всем мыслишь!
