и от радости.

Видит он Данилушку, который ждет его, а слова вымолвить не может, и руки у него дрожат…

Пошли они молча. Остановился на миг Иван Васильевич у покоев своих – ноги будто отнялись и отяжелели, но вдруг рванул дверь и вошел к себе.

Данилушка торопливо подбежал к распахнутой настежь двери и плотно притворил ее.

Все сразу забыл Иван Васильевич, как увидел сияющие глаза Дарьюшки.

Подбежал к ней и, подняв на руки, стал носить ее, как малое дитя, по покоям своим, целуя в уста и в глаза. А она молчала, но лицо ее все светилось как-то изнутри несказанным счастьем. До рассвета не спали они среди ласк и объятий и почти не говорили, а называли только друг друга нежными именами… В пятом часу чуть светать стало. И вдруг среди радостей всех тоска снова холодом охватила сердце Ивана Васильевича. «Сказать ей аль нет? – мелькало в его мыслях. – А пошто радость ей отравлять, голубке моей? Да и будет ли так? Приедут ли послы-то? А ежели приедут?»

Иван Васильевич перестал думать – он знал, что и он и все вокруг него решат против его счастья, в пользу Московского княжества. Замер в неподвижности и без мыслей и без чувств всяких смотрел на светлеющие от рассвета окна.

Дарьюшка сразу душой учуяла страшное и горькое сердцу своему. Глядя на Ивана, лежащего рядом с открытыми, будто ослепшими глазами, вдруг побелела лицом и сникла, как обмершая. Потом тихим, покорным голосом промолвила:

– Иване мой, ежели ты оставишь меня, и то не возропщу. Ведаю, не твоя будет в сем воля, Иване, а государева…

– Ничего не ведаю, Дарьюшка, – глухо ответил он и с болью добавил: – Может, минует меня горечь сия, а может, яз сам из собя сердце и душу выну, погашу свое солнце навеки. – Он обнял ее крепко, и замерли оба в тоске, как в предсмертный час.

Не прошло и недели после пожара московского, как сгорел посад возле Николо-Угрешского монастыря, что в пятнадцати верстах от Москвы. Основан был монастырь этот знаменитым прадедом Ивана Васильевича – Димитрием Донским по возвращении с Куликовой битвы. Памятуя об этом, игумен монастыря просил помощи у великого князя, говоря в челобитной: «Горело круг самых стен монастырских, и огонь таково велик бысть, что вельми истомно было даже внутри двора монастырского. Много раз и соборный храм загорался, но Божиим заступничеством обережен и токмо истлел в некоих местах. Будь милостив, государь, помоги обновити собор, прадедом твоим воздвигнутый…»

Далее говорилось в челобитной подробно о повреждениях храма и исчислялось все, что надобно для его обновления.

Иван Васильевич принимал монастырского вестника в трапезной своей за ранним завтраком. День стоит погожий и теплый, и от садов уж весенней свежей зеленью веет, в покое все окна отворены настежь. Взглянул великий князь на синее небо, по которому только два-три облака белоснежных тянется, и захотелось ему вдруг поскакать на коне под этим небом по зеленым лугам и полям, жаворонков звонких послушать…

– Скажи игумену, – обернулся он к молодому монаху, привезшему челобитную из монастыря, – сего же дня приеду к нему на обед. Поспеши посему обратно, дабы к моему приезду игумен-то все успел. Пусть соберет точно все исчисления по обновлению храма.

Иван Васильевич метнул взглядом на монаха и добавил:

– Есть среди братии строители, рубленики, каменщики и прочие?

– Есть, государь, – отдавая по-монастырски низкий поклон, живо ответил монах.

– Как приехал-то?

– Верхом, государь.

– Пусть игумен и строителей своих соберет. Погляжу на них да побаю и с ними. – Государь усмехнулся и молвил: – Ну, с Богом! Гони в монастырь, а яз к обеду буду…

Монах вышел, а великий князь, обратясь к Даниле Константиновичу, сказал весело:

– Хочу вешним духом подышать, да и самому у них увидать все. Вели-ка Саввушке снарядить коней да взять у Ефим Ефремыча стражи, сколь надобно…

У монастырских стен Ивана Васильевича встретили со звоном колокольным. В воротах ждали его, с игуменом и архимандритом во главе, весь клир и вся братия монастырская с хоругвями, крестом и святой водой.

После краткой молитвы и пенья «Христос Воскресе», как в пасхальные дни полагается, игумен предложил государю оказать честь разделить с ним монастырскую трапезу.

Иван Васильевич, поцеловав крест и приняв благословение, ответил:

– После сие, отче. Сей часец вот храм оглядим со строителями. Жди меня в покоях своих…

Великий князь быстро пошел к собору, окруженный монахами и спешившейся стражей. Храм был сильно поврежден: прогоревший купол его осел, оголившийся крест покривился и торчал на железном шесте, а у подножия его вздыбились покоробившиеся листы железа. Обгорела кое-где и крыша, особенно на южном приделе.

Строители монастырские оживленно говорили между собой, вперебой указывали государю разные повреждения от огня, и хотя все были в рясах, но теперь совсем не походили на монахов ни голосами, ни повадками.

– Нам, государь, – говорил один из монахов, крепкий мужик с седеющей бородой, – нам не только дерево и камень понадобятся. Нам гвоздей надобно,