на один.

Одевали его тут и Ванюшеньку в шубы дорожные стремянный его Саввушка да престарелый Илейка, который при княжиче дядькой был, пока еще сил хватало.

– Трудные времена, Юрьюшка, – молвил государь брату. – Посольство Казимирово на многое мне глаза открыло. Кончать нам с Казанью скорей надобно, Польша хочет нас с Крымом и с турками поссорить, а тут еще Новгород Великий мутит и с Ганзой заодно. Ахмат же нож на нас непрестанно точит, а удельные не разумеют дел моих, токмо об уделах своих пекутся, о государстве же и не мыслят. Бают еще у нас фрязины, и посол о сем баил, будто папа рымский царевну цареградскую за меня сватать хочет. О сем ты молчи, тобе токмо пока сказываю. Посольство может в Москву быть.

– Какая царевна цареградская? – спросил с удивлением Юрий Васильевич.

– Родная племянница последнего царя грецкого.

– Важно сие, – сказал Юрий, – тетка наша царицей грецкой была, а ежели и ты женишься на царевне грецкой, то сие вельми на пользу роду нашему.

– Верно, – проговорил медленно Иван Васильевич и задумался, но потом, прервав свои мысли, сказал брату: – О сем после. Так вот, разумеешь ты ныне, пошто в Москву мне надобно. Ты тут останешься. Ну идем к боярам. Им сие все по-иному баить буду. Умолчу, о чем им знать не надобно, а после – прямо в сани.

Братья замолчали и быстро пошли к передней великого князя.

Иван Васильевич задумчиво шел по длинным сенцам, чувствуя, как сердце его почему-то усиленно бьется, а потом вдруг Москва вспомнилась и все, что в Москве есть…

– Дарьюшка, – беззвучно прошептал он.

Дрогнул весь – испугался, что слова его Юрий услышал. Тайну сию крепко берег Иван Васильевич, но как только понял он чувства свои, словно плотина в груди его прорвалась, и заторопился он, заметался душой.

– Да, в Москву, непременно сей же день ехать надобно, – сказал он вслух.

– Спеши, Иванушка, спеши, – молвил Юрий Васильевич, – без тобя там никто ничего не сделает. А яз тут смирю Ибрагима, верь мне, Иванушка. Яз уже о воде некое вызнал и придумал, как ее у града отнять. О сем никто из воевод не ведает. Токмо бы нам Казань осадой обложить…

Когда великий князь с братом вошел в переднюю, смолк сразу шум разговоров и все встали, приветствуя государя.

– Князья, бояре, воеводы, – отдав поклон, заговорил Иван Васильевич, – принимая посла Казимирова, вызнал яз, что король хочет вражду посеять у нас с турками и крымцами. Ради освобождения Царьграда на войну подымает нас против султана. Сам же, как мне ведомо, заодно с Ахматом поход на нас готовит. Турок тоже мутит. Стравить хочет нас с султаном, а сам потом с запада, а Орда с востока на нас ударят. Хитры вельми, а и мы на Москве не лыком шиты. Повисла вот токмо у нас на кафтане казанская собака – первей отогнать ее надобно да прибить так, чтобы не смела потом в пятки нас укусить сзади… Помните токмо, как ни мала Казань пред Большой Ордой и Польшей, но руки и ноги нам связывает. На сей день потому наиглавно Казань Так смирить, дабы пикнуть не смела, когда другие вороги на нас пойдут. Сие князь Юрий Василич сумеет учинить. Мне ж надобно на Москве быть, с Менглы-Гиреем и султаном турецким немедля сноситься, дабы козни Казимировы пресечь. Собя вместо брата моего Юрья вам оставляю. Приказываю слушать его в ратных делах, как меня. Еду яз сей часец, и кони ждут меня у крыльца.

На миг оборвалась речь государя: увидев среди бояр воевод Ивана Горбатова и Григория Перхушкова, вспомнил он об измене их. Брови великого князя сурово сдвинулись. Глаза его остановились на воеводах, и все, следя за взглядом государя, стали смотреть на Горбатова и Перхушкова, помертвевших от страха.

– Слушать князь Юрья Васильевича, – четко повторил государь, – как меня! За ослушание же, а пуще того, ежели кто, как при отце моем бывало… – Великий князь опять смолк на один миг, гневно поглядев на тех же воевод. – Ежели кто, – продолжал он медленно, особым своим хриплым голосом, не менее страшным, чем глаза его, – ежели кто норовить ворогам за посулы будет, всем тем едина казнь – головы сымать с плеч велю без милости!..

Последние слова государь сказал громко, почти выкрикнул, и смолк сразу, как отрубил.

Тишина мертвая стала в передней, будто окаменели все от ужаса. Слышно даже, как дышат кругом громко от страха и волнения.

Иван Васильевич обвел всех грозным взглядом и, не сказав ни слова, вышел из передней.

Опамятовавшись от страха, князья и бояре засуетились вдруг и робкой толпой двинулись к красному крыльцу провожать государя.

Приехал Иван Васильевич в Москву на Страстной неделе, апреля пятнадцатого, в самую великую пятницу вечером, и поспел в Архангельский собор к торжественному выносу плащаницы из алтаря на середину храма.

Стоя вблизи плащаницы вместе с Ванюшенькой, Иван Васильевич увидел нечаянно с правой стороны среди молящихся женщин Дарьюшку. Он угадал ее сразу по стану и движениям. Сердце его забилось толчками, а встретившись с ней взглядом, когда она украдкой покосилась на него, загорелся пьянящей радостью, но тотчас же сдержал себя. Помнил он, что в пятницу и субботу нельзя думать ни о любе, ни о жене своей, особенно же в Страстную