с Юрьем новый поход готовить, а ты, Федор Василич, с господы новгородской глаз не спущай. Яз те в помочь отмолю у старой государыни дьяка Бородатого.

Той же зимой Иван Васильевич, за три недели до великого заговения, пошел ко Владимиру, взяв с собой братьев, князя Юрия и князя Бориса, сына своего Ванюшеньку, десятилетнего княжича, да еще взял князя верейского, Василия Михайловича, и придворных их со всеми людьми. На Москве же великий князь оставил вместо себя двух других братьев своих – Андрея большого и Андрея меньшого.

Время было уже к концу зимы, февраля третьего, когда сироты летнюю сбрую чинить начинают и для езды и для пахоты, когда и дни уж заметно прибавляются да как будто и теплей становится.

Вчера вот валил густо снег, сырой и липкий, а сегодня ясно, безоблачно, но сосны и ели все стоят еще под белыми лохматыми шапками. В полдень шапки эти, где солнце грело сильнее, съехали уж набекрень, а местами просто попадали вниз, засыпав кусты подлеска возле опушки дороги.

Порой среди лесной тишины раздается резкий треск, и вдруг огромная ветвь хрупкой сосны, ломаясь под тяжестью снега, шумя хвоей и глухо ударяясь, падает в сугроб.

Снова все затихает в вековом бору, и слышится только где-то далеко раскатистое сорочье стрекотанье. Теплой влагой тянет уже в воздухе, но все же поляны лесные да просеки, как зимой, белы от сугробов снега, и кажется, они никогда не растают, да и дороги совсем еще крепкие.

Иван Васильевич едет позади своего полка верхом, задумчивый и молчаливый. Дорога эта знакома ему с детства и с тех пор запомнилась крепко. Рядом с ним молодцевато рысит на добром татарском бегуне Ванюшенька. Иван Васильевич весело поглядывает на возбужденного, сияющего от радости сына и невольно вспоминает, как восемнадцать лет тому назад, таким же вот мальцом, ехал он тут сам в первый поход, но не с отцом своим, а только со старым Илейкой да с грозным воеводой князем Стригой-Оболенским. Понятно ему, что на душе у Ванюшеньки светло и радостно, но отцовское довольство его меркнет, когда в памяти встают безлюдные деревни и села, мерещится, будто вчера только тянулись здесь убогие обозы бегущих сирот.

– Впервой таким вот, как Ванюшенька, шел яз по сим местам против казанских татар, – с горечью говорил он брату Юрию, – а казанцы-то и ныне все еще горе и страх творят христианству.

– Недолго ждать, Иване, – бодро воскликнул Юрий, – ежели все сбудется по твоему замыслу, то вборзе разорим сие проклятое гнездо!

– Ежели до Ахмата поспеем, – проговорил Иван Васильевич, – ежели токмо поспеем.

– Упредим и Ахмата и Казимира! – уверенно воскликнул князь Юрий.

Государь усмехнулся.

– Дай Бог, Юрьюшка, дай Бог, – сказал он и, обратясь к сыну, спросил ласково: – Видишь ли, Ванюшенька, вот там, над самым лесом, кресты? То уж храмы Божьи видать во Владимере.

Во Владимире остановился государь в старинных великокняжих хоромах вместе с братьями и со всем двором своим. Тут же была и ставка воеводы, а посему во всех сенцах княжих хором, в подклетях и даже во дворе – день и ночь толчея и суета несусветная от ратных людей. Среди толчеи этой ходят наряды княжой стражи и то и дело мелькают гонцы и вестники из разных мест.

Град Владимир назначен по повелению великого князя главным сборным местом для всех московских и удельных войск. Военный совет непрерывно заседает в передней государя во главе с князем Юрием Васильевичем.

Ванюшенька, по желанию отца, бывает на военных советах, но теряется во многолюдстве и робко держится все время вблизи отца. Иван Васильевич недоволен его поведением.

– Сын-то не в отца, – услышал он случайно чьи-то слова, и с тех пор горечь вошла в его сердце.

Он как-то хочет помочь сыну, поучить, но ратные дела увлекают мысли его в другую сторону. Часто забывает он совсем о Ванюшеньке, а тот скучает о Москве и бабке Марье Ярославне, к которой больше привязан, чем к отцу; в ратных же делах и беседах бояр и воевод ничего он не разумеет…

К концу первой недели Великого поста, когда было большое совещание у государя, прибыли из Москвы гонцы от Андрея большого с вестью, что на самое заговенье приехал на Москву к великому князю посол от короля Казимира – Якуб-писарь.[204]

– «Зачем ты ему, государь, нужен, – заканчивалась грамота князя Андрея, – нам не сказывает, в тайне доржит. А где ты, мы ему тоже не сказываем, а Яков-то пытает, где ты и как к тобе ехать. Отпиши нам, как с послом нам быть…»

Иван Васильевич заволновался и повелел призвать дьяка Василия Беду, который вместе со двором государя во Владимир поехал.

– Слушайте, бояре и воеводы, – сказал Иван Васильевич, – видать, мне не избыть встречи с послом. Да надобно нам скрыть от литовцев и ляхов ратные наши сборы на Казань. Посему оставлю тут князя Юрия, а сам поеду в Переяславль-Залесский.

В это время вошел дьяк Василий Беда и, поклонившись государю, поспешно достал бумагу и чернильницу.

– Пиши, – молвил государь и, помолчав, продолжал: – «Любезные братья! Посла того Якова вдали от всех дел наших доржите, а пуще от рати казанской. Сказывайте ему, князь-де великий во граде Переяславле-Залесском с сыном своим отдыхает от дел своих. Узнав же о прибытии посла от круля, государь допустит его пред очи свои во граде Переяславльском. Пусть дьяк Федор Курицын провожает его ко мне с почетом, но под крепкой стражей. Утре сам еду в Переяславль».

Когда дьяк Беда кончил писать, Иван Васильевич подписал грамоту и обратился ко всем: