в самом центре Сансары, — он засмеялся, — так же как и Земля, и вся наша галактика.
Далай-лама снова рассмеялся.
— Как бы то ни было, я полагаю, что разносторонний взгляд на жизнь меняет ваше восприятие страданий. Допустим, если вы твердо убеждены в том, что любые страдания негативны, что они сигнализируют о вашей неудаче и что их нужно избежать любой ценой, то в проблемной ситуации такая установка только усилит вашу тревогу, слабость и отчаяние. И наоборот, если вы расцениваете страдания как часть вашей жизни, то подобное отношение позволит вам намного проще справляться с превратностями судьбы. Не имея определенной устойчивости к страданиям, вы обрекаете свою жизнь на несчастье, словно бы вам пришлось день за днем проживать один и тот же ночной кошмар, выбраться из которого невозможно.
— Нет ли у вас ощущения, что идея о том, что наше бытие фундаментально несовершенно и наполнено страданием, слишком пессимистична? — спросил я.
Далай-лама поспешил объясниться:
— Если мы говорим о несовершенстве бытия и присущем ему страдании, то речь идет, прежде всего, о буддийском понимании этого вопроса. Необходимо иметь в виду, что подобная трактовка возникает только в определенном контексте, в рамках буддийского учения. А иначе такая точка зрения может быть неверно понята, и тогда она действительно будет казаться слишком пессимистичной. Следовательно, очень важно понимать, какую позицию занимает буддизм по отношению к феномену страдания вообще. Первое, на что обращал внимание своих учеников Будда, — Четыре благородные истины. А первая из них — Истина о страдании. Смысл ее в том, что страдание является сутью нашего существования.
Вы не должны забывать о важности размышления о страданиях по той причине, что существует выход, существует альтернатива.
Осознав подлинную природу реальности и преодолев такие состояния ума, как привязанность (желание) и ненависть, можно обрести благородство ума, свободного от страданий.
В буддизме размышление о неизбежности страданий в повседневной жизни используется для искоренения их причин. Если надежды на освобождение от страданий больше нет, то размышления о них, конечно же, будут действовать угнетающе.
По ходу пояснений Далай-ламы я все отчетливее начинал понимать, как размышления о естественности страдания могут облегчить нам жизнь и научить нас правильному отношению к повседневным проблемам. Я также начал осознавать, каким образом можно рассмотреть проблему сострадания в более широком контексте. В качестве одной из составляющих духовного пути — в рамках буддийского учения, предполагающего возможность очищения ума и достижения состояния, в котором отсутствует страдание. Однако оставив эти сложные философские изыскания, я решил выяснить, каким образом Его Святейшество понимает страдание на более личном уровне и как он относится, например, к потере любимого человека.
Много лет назад, во время моего первого визита в Дхарамсалу, я познакомился с младшим братом Далай-ламы, Лобсангом Самденом. Он показался мне очень хорошим человеком, поэтому я был опечален, когда несколько лет назад узнал о его смерти. Зная, что он и Далай-лама были особенно близки друг с другом, я спросил:
— Наверное, смерть вашего брата была для вас тяжелым ударом…
— Да.
— Я просто хотел узнать, как вы ее восприняли.
— Конечно, я был глубоко опечален известием о его смерти, — тихо произнес Далай-лама.
— И как вы справились с этим? Я имею в виду, было ли что-то особенное, что помогло вам пережить горе?
— Не знаю, — ответил он задумчиво. — Я горевал в течение нескольких недель, но постепенно это чувство рассеялось. Тем не менее я до сих пор испытываю сожаление.
— Сожаление?
— Да. Меня не было рядом, когда он умирал. Возможно, я мог бы ему чем-то помочь, окажись я тогда поблизости. Именно поэтому я испытываю сожаление.
Вероятно, долгие годы размышлений о неизбежности страданий помогли Далай-ламе смириться с утратой, но он не стал холодным и жестким человеком, принимающим страдания с решимостью на лице, — печаль, звучавшая в его голосе, показала, что он способен на глубокие чувства. В то же время его прямота и искренность, равно как и отсутствие жалости к себе или самобичевания говорили о том, что он полностью смирился с потерей брата.