Где-где. На полу, разумеется. Расплющенный и помятый, но всё ещё в роли феи. А выдали меня уши. У рождественских фей не бывает таких треугольных, острых, мохнатых ушей.

Вот вам и объяснение, почему я провёл остаток этого дня и весь следующий в гараже. Только на ночь разрешили мне вернуться в комнату Элли, а потом опять заключили в тюрьму до тех пор, пока все гости не разъедутся и праздник не закончится.

Да я и не против. По-моему, я сравнительно легко отделался, учитывая, что мистер Сдадим-Таффи-В-Приют до сих пор выметает из ковра осколки ёлочных игрушек и намывает посуду. Лопнувшие резиновые шары — вещь исключительно удобная для неги и валяния. А-а, глядите-ка, мотылёк вернулся, так что и поиграть есть с кем. Да, определённо, здесь гораздо лучше, чем в доме.

Однако я не стану в нетерпении считать дни до следующего 25 декабря. Помните, какой вопрос вы мне задали в начале? «Дорогой наш Таффи, почему тебе так не понравилось Рождество?»

Что ж, теперь вы знаете, правда?

Ладно. Признаю. Никто не даст мне приз «Самый терпеливый кот на свете». Но послушайте, вас бы так доставали, как меня! Я лежу себе на кровати, подрёмываю, никого не трогаю, и тут врывается Элли.

— Ой, Таффи! Таффи! — повалилась рядом и давай мне живот щекотать. — Как же я тебя люблю, Таффи. Люблю твою мягонькую шёрстку, люблю твои ушки-завитушки, люблю твои лапки-царапки, люблю…

И пошло-поехало. Лалы-лалы-лалы. Люблю то, люблю сё.

Хотя с утра вы могли бы стать свидетелем совершенно обратного. Посудите сами. Лежу я, значит, на крыше гаража, растянувшись вдоль водостока, чтобы вредина-грачиха, что прыгала по живой изгороди, не могла меня заметить. Я провёл там много часов, пока эта подмигивающая (сущая ведьма!), утыканная перьями особа перестала обращать на меня внимание. Не подумайте, что мне там было удобно. Папа Элли (мистер Отложу-Ка-Я-Это-Дело-До- Следующих-Выходных) содержит водосток в чудовищном состоянии. Он забит ветками, гнилыми каштанами и покрыт колючей ржавчиной.

Я приготовился совершить наскок. Нет, ну сами посудите! Я ждал всё время, пока мама Элли проветрит дом после сгоревших тостов и уйдёт с крыльца. Я ждал, пока соседка развесит постиранные простыни. Я даже подождал, пока по трубам стечёт вся вода: Элли принимала утренний душ.

Я почти досчитал: «Пять… четыре… три… два…»

И тут распахивается окно ванной комнаты.

— Таф-ф-ф-ф-фи-и-и-и! Нет! Не смей, Таффи! Брысь!

Я повернул голову, чтобы сказать Элли взглядом: «Ну спасибочки, удружила. Живи своей жизнью, а мою оставь мне!»

Тут ведьма-грачиха перелетела с изгороди на дерево и каркнула на меня. (Ой, ладно. Ладно. Грачи не каркают. Но на щебет это было ещё меньше похоже.)

И я сдался.

И началось. Прямо программа «Свидетели преступления», ни дать ни взять. Элли выскочила в сад в ночной рубашке. Ей бы в руки рулон жёлтой полицейской ленты с надписью: «ПОЛИЦИЯ — МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ — НЕ ЗАСТУПАТЬ ЗА ЛЕНТУ», чтобы обмотать живую изгородь.

Она позвала:

— Таффи! А ну пойди сюда! Сейчас же спускайся, негодник!

Ха! — два раза. Как мне страшно.

Я спрыгнул с крыши гаража и потопал по Акация-авеню искать своих дружбанов.

Но потом-то всё равно пришлось вернуться. (Вообще-то я начал подмерзать. К тому же Белла с Тигром играли в «Ударь полёвку»[1] во дворе Пушкинса. Пробыл я там недолго, потому что меня ужасно раздражает звук, который мышь издаёт, когда по ней попадаешь.)