Однако, подойдя к кассе, Сережа Милютин на мгновение забывает о голоде, о подошвах и о котлетах, хотя за кассой нет никого, кроме обыкновенной кассирши с тяжелой русской прической на затылке, женщины средних лет, с накрашенным ртом и выщипанными бровями. Кассирша недоуменно смотрит на Милютина, удивляясь его растерянности, но через секунду произносит испуганным шепотом:

— Сережа, вы?

Подобно реставратору, память смывает с лица мелкие морщинки, припухлости, наносный слой пройденных лет, обнаруживая под ними знакомые черты гимназистки Мурочки.

В 9 часов вечера Милютин встречает Мурочку на улице Вожирар.

— Мне кажется… мне кажется… — начинает Милютин и не договаривает.

Мурочка улыбается в ответ:

— Вы никогда не поймете женщин. Таков наш вечный удел или, если хотите, доля.

— Я вспоминаю твои колени…

— Когда человек перенесет в жизни столько слез, сколько выпало на мою долю…

— У тебя было много любовников?

— Я замужем. Теперь я знаю цену жизни. В жизни надо быть имманентной.

— Что же мы будем делать?

— Женщина — мать и, одновременно, вакханка.

— Пойдем в кино?

— То есть?

— Без всяких «то есть».

— Нет, правда, скажите честное слово!

— Сегодня дают презабавную драму.

— Куда ты мчишь меня, неистовый сатир?

— В кино! Я уже сказал, что в кино.

— Мужчинам не понять нашей участи.

— Причем здесь участь?

— Все на свете трын-трава! Потом, в кино я хожу только даром.

— Я и не прошу тебя платить.

— Еще бы! Но я — принципиально.

— Что — принципиально?

— Есть принципы и принципы…

— Господи!

— Вы уже вздыхаете? Вам со мной скучно? А как же — мои колени? Не позволяю? Это зависит. Ca depend. Не придирайтесь. Чувство чувству рознь. Скажите честное слово…

Отель «Голубых Звезд» на улице Тольбиак состоит из старого кирпича, деревянных ставен, зелено-красно-золотых обоев и национальных кроватей. Чтобы проникнуть в комнату Милютина, надо подняться по винтовой лестнице на пятый этаж, пройти освещенный газовым рожком коридор, миновать двенадцать дверей и нишу с общественным рукомойником, над которым — крохотная, отсыревшая Мадонна, и по железному мостику, где в любую погоду свистят сквозняки, перешагнуть через двор в соседний корпус. Железный мостик — единственное место в отеле, откуда в безоблачные ночи действительно бывают видны голубые звезды. Над крышей содрогается красное небо. Сквозь створки ставен оно полосует темноту комнаты красными царапинами.

Лежа на постели, Милютин хочет заплакать, как тогда — в номерах «Большого подворья», но мешает незнакомая полнота мурочкиной груди, мурочкиных ног, красная царапина на ее плече, лязг трамвая. Мурочка шепчет, прижимаясь к Милютину:

— Мы с тобой жуткие неврастеники…

Через час она садится на постели, спустив ноги на коврик и нащупывая туфли в темноте:

— Завтра наша лавочка будет открыта до поздней ночи: «все для встречи нового года». Так что даже не придется ревейонировать… Лечу домой. Мой муж до жути ревнив, хотя я не подаю никакого повода…

В ресторанах, в кафе, в ресторанчиках развешивают бумажные гирлянды, китайские фонарики, готовятся к завтрашним торжествам.

Reveillon! Reveillon! Reveillon!

Генерал-майор Груздевич произнесет здравицу в честь государя императора; шофер Гриша до утра просидит в машине перед подъездом ресторана Корнилова и проглотит стакан водки, вынесенный по заказу Горфункеля официантом Еремеевым, бывшим корнетом; в особняке биржевика Мерсье танцовщица Люка, за полтораста франков, будет танцевать умирающего лебедя и галоп амазонки, сразу после шампанского, — ее ласковые, невесомые