Он хочет лишь быстрее добраться до дома и убедиться, что Санс в порядке. А потом... что ж, что будет потом — неважно.

***

Итак, они приходили. Они падали в жерло горы, где она находила их: обессилевших, напуганных, сбитых с толку. Она давала им убежище, кормила, окружала любовью, на которую в те дни ещё была способна. Она была готова заменить им мать; только вот им это было не нужно. Они приходили. Они оставляли её.

В конце они умирали.

— Это происходит с каждым упавшим человеком, — говорит Ториэль, почти нежно улыбаясь Фриск. — Это произойдёт и с тобой, дитя. Поэтому я решила однажды — зачем позволять им мучиться в ожидании? Они умерли безболезненно, и они навсегда остались со мной... во мне. Частью меня.

— Отвратительно, — вырывается у Папируса. Он вопросительно смотрит на человека. — Ты уверена, что хочешь пощадить её? Она больна. Как и любой в этом мире.

— Она одинока, — возражает девчонка, но она не настроена спорить. Они уже решили, что всё будет по её указке. — Как и любой здесь.

И это правда... в какой-то степени, думает Папирус, послушно выстраивая костяную стену, о которую разбиваются первые фаерболы. Это правда: каждый в Подземелье рождается один, живёт один, умирает один, не в силах довериться кому-либо. Это правда — он ухитряется не терять нить мысли, даже когда атаки усиливаются, — он сам жил так, не зная другого. Но теперь есть Санс и...

Нет, поправляет он себя, вливая больше магии в защитную стену. Санс был всегда — просто он сознательно делал вид, что это не так.

Ему становится удивительно легко защищаться. Ториэль посылает яростные атаки, но все они отбиваются от стены, не нанося никому вреда; бреши, что появляются от особенно сильных шаров, Папирус мгновенно латает, не позволяя себе и секунды промедления. Фриск стоит за ним, напряжённо вглядываясь в королеву, на её лице написано волнение, но вовсе не за их жизни. Почему-то Папируса раздражает её потребность снисходить до всякого, кому нужна помощь, даже если он этой помощи и не просит — ведь, случись что с ним или Флауи, девчонка будет точно так же заботлива и с ними. Она не делит мир на чёрное и белое, и в этом нет ничего плохого, но также и ничего хорошего нет: когда все в твоем сознании равны, думает Папирус, нет возможности расставить приоритеты. Невозможно любить всех одинаково. Невозможно относиться ко всем одинаково. Когда-нибудь Фриск поймёт, но это в любом случае не его забота.

Ториэль устаёт. Атаки порой отскакивают от костяной стены, задевая её и выматывая; Папирус терпеливо дожидается, пока её силы окончательно иссякнут. Это происходит, рано или поздно, это всегда случается, ибо запас магии не безграничен и, чем больше ты атакуешь, тем быстрее проигрываешь. Фриск легонько дёргает его, когда замечает, что Ториэль смотрит на них с бессильной ненавистью и не говорит ни слова; огонь, сперва напоминающий ливень, превращается в краткие падающие звёзды. Можно подождать ещё и оставить её совсем беззащитной, но Папирус более не желает стоять без дела, и потому осторожно использует синюю атаку, легко выбирая просвет. Её душа подчиняется без проблем. Ториэль опускает руки, скованная, но Папирус не пригибает её к земле, просто оставляет как есть: молчаливую статую во дворе зловещего дома.

— Пойдём, — говорит он Фриск, развеивая стену. Девчонка держит его за руку, по-прежнему глядя на королеву. — Нужно торопиться. Я сделал, как ты хотела, теперь твоя очередь.

Она кивает медленно, и так же медленно позволяет вести себя мимо Ториэль, что пожирает их глазами. Папирус случайно пересекается с ней взглядом, в котором читает откровенную ненависть, но также и любопытство, какое-то странное смирение. Фриск, проходя мимо, дотрагивается до скованной магией руки; Ториэль не может вздрогнуть, но её зрачки сужаются и дрожат.

— Вернёмся, — тихо роняет Фриск, задерживаясь возле неё. — Заберём тебя отсюда.

Губы Ториэль также еле заметно подрагивают, будто она хочет рассмеяться или назвать их лжецами. Как бы то ни было, они не узнают: Папирус контролирует магию слишком хорошо. Фриск бросает на неё прощальный задумчивый взгляд и исчезает в дверном проёме, подталкиваемая сзади. Папирус заходит следом, прикрывая за собой дверь, и молча указывает ей на лестницу в подвал — говорить трудно, теряется концентрация. Он высчитывает секунды про себя; сколько ещё осталось до того, как синяя атака перестанет действовать. К собственному удивлению, это происходит нескоро: они успевают пройти больше половины тёмного коридора, прежде чем плечи расслабляются, и остатки магии возвращаются к нему.

Ториэль не преследует их, конечно. Папирус покрепче сжимает руку девчонки, что устало семенит за ним, и прокручивает в голове оставшуюся дорогу. Ещё немного — и всё позабудется, как страшный сон, и он вернётся домой, к Сансу, где они смогут придумать, как не дать человеку умереть снова.

Если, конечно, — Папирус старается не думать об этом, но ничего не выходит, — если только цветы опять не выросли на нём.

***

Обратный путь кажется быстрее. За время, проведённое в Руинах, метель успокоилась, и единственное, что мешает передвижению — огромные снежные сугробы ростом с девчонку. Папирусу приходится взять её на руки — и цветок заодно, — чтобы та не увязла в снегах. Фриск обхватывает его за шею, прячась от холода.

— Я отдам тебе старую куртку Санса, когда доберёмся, — зачем-то обещает он, не смотря ей в лицо. — Думаю, он будет не против.

— Санс? — непонимающе переспрашивает человек. Папирус пожимает плечами, не собираясь пускаться в объяснения, и вообще не знает, зачем