улицу. Рисунок был выполнен в мельчайших деталях, насколько он заметил. Через облачно-серый уголь можно было увидеть все стирания, начала и переделывания. Голова женщины была повернута под таким углом, что ее шея выглядела почти сломанной, и все же она сидела прямо. Это был очень неудачный рисунок; Итан сразу понял это. Но он знал, о, слава богу, что он сразу понял, что это не шутка и что ему нельзя смеяться. Слава богу, будет думать он спустя годы, что он даже не улыбнулся.

– Занятно, – пробормотал Итан.

– Я пытался сделать профиль в три четверти, – сказал Гил, заглядывая Итану через плечо.

– Я заметил.

Затем, очень тихим голосом, настолько тихим, что вероятнее всего отец Эш даже не услышал этого, Итан добавил:

– Мне нравится.

– Спасибо, – сказал Гил.

Итан положил рисунок в низ стопки и посмотрел на следующий. Это был морской пейзаж; чайки и скалы, и облака с их резкими очертаниями вместо дымчатой, амебовидной характерной черты, присущей реальным облакам. Этот рисунок был более удачным, но все еще довольно слабым. Для Гила Вулфа мир был, по-видимому, статичным. Он хотел, чтобы это место жило, он хотел иметь руку, которая может держать карандаш и делать им все что угодно, или, еще лучше, две равно умелые руки, как у Итана, которые могут одинаково хорошо держать карандаши и заставлять их делать что угодно. Нельзя взять и просто стать талантливым, но бывают разные таланты. Итан хотел, чтобы Гил понимал это; он надеялся что понимает. Талант – это особенная привилегия; он проникает в жизнь там, где его не ожидаешь встретить; и полностью отсутствует где-то еще. Итан бормотал что-то подходящее для каждого рисунка, который видел. Это было похоже на чрезвычайно напряженное игровое шоу под названием «Подбери правильные слова, или Умри».

Но что можно сказать об изображении женщины, сидящей у окна со сломанной шеей? Или про облака в небе, которые выглядят так, будто нарисованы ребенком, посещавшим крайне пуританскую школу? Или о пожилой женщине, сидящей на городской улице и просящей милостыню? Она была похожа на грустного клоуна в черном варианте; она была грустным клоуном из 1980-х годов, несмотря на то, что современные ее версии сейчас можно было увидеть в городе повсюду – улицы Нью-Йорка кишели бездомными, бедными и психически больными людьми, в то время как молодые банкиры, закатав рукава, вызывали такси, чтобы доехать домой в ночи – в реальной жизни даже у сломленных людей было больше жизни в выражениях лиц, чем у женщины на этом рисунке.

– Так каков же вердикт? – спросил Гил, его голос был хриплым от волнения. – Стоит ли мне развиваться в этом направлении?

Мгновение растянулось до бесконечности. Если целью рисования был успех, демонстрация рисунков всему миру, чтобы другие люди смогли увидеть их и ощутить то, что ты хотел передать, тогда нет, Гилу не стоит развиваться в этом направлении, ему не стоит больше никогда ничего рисовать. Без вариантов. Древесный уголь для Гила Вулфа нужно объявить вне закона. Но если это должно было быть чем-то другим – самовыражением или освобождением, или способом придать особое значение потере своего сына, своего мальчика, своего ребенка, тогда да, ему стоит рисовать и рисовать.

– Конечно, – сказал Итан.

Последний рисунок в стопке изображал две фигуры – мальчика и девочку, играющих с собакой. Спутанный клубок их тел выглядел настолько измученным, что это было похоже на сцену реальных пыток. Как будто кто-то из них делал больно другому! Но нет, Итан осознал, что эти дети смеются, а их собака, которая больше похожа на тюленя, тоже смеется, ее пасть улыбается.

– Это рисунок по старому фото, – сказал Гил. Его голос был напряженным, и Итан не хотел смотреть на Гила, потому что боялся того, что он увидит. Мгновением раньше Итана заботило, как бы не засмеяться; теперь он знал, что Гил может заплакать. И тогда, конечно, Итан тоже заплакал бы, но ему нужно было оградить Гила, сделать мягкий шаг ему навстречу, сказать ему, что он так рад, что Гил показал ему свои работы. На рисунке Эш и Гудмен играли с золотым ретривером Нуджем, когда тот был еще щенком. Гил сделал все возможное, чтобы запечатлеть момент. Этот рисунок изображал подругу Итана Фигмена в виде маленькой девочки, смутно напоминающей ту, которая была на многих фотографиях, виденные Итаном на стенах квартиры Вулфов. На рисунке отца Эш и Гудмен были счастливы, собака была счастлива и жива, время остановилось, не было никакого представления о том, что за будущее ждет этих детей, настораживали только положения их голов – похоже, что и у брата, и у сестры, и у собаки были сломаны шеи.

После окончания праздничного ужина в темном и прекрасном японском ресторане и несдержанного прощания с руководителями канала, которые включали соответственно твердое рукопожатие между мужчинами и утонченные поцелуи в щечку между мужчинами и женщинами, и поцелуи в щечку между всеми желающими, Итан и Эш пошли вниз по Мэдисон-авеню под легким дождем. Было уже поздно, и на этой улице ночная жизнь не кипела. Сегодня вечером все спешили куда-то попасть. Все окна магазинов были зарешечены; дорогая одежда, обувь, и шоколад были спрятаны и недоступны в это время. Итан и Эш медленно шли на юг; он еще не был готов садиться в такси. Он обнял Эш, и они прильнули друг к другу, прогуливаясь. Они остановились на углу 44-й улицы, и он поцеловал ее; она слегка пахла рыбой и немного саке. Опьяняющий, вагинальный запах, и он уловил возбуждение среди всех остальных своих ощущений. Казалось, она почувствовала его настроение, эти неуверенно тянущиеся к ней многочисленные щупальца.

– Какой из них тебе понравился больше? – спросил ее Итан.

– Больше? Это точно то слово? Ты не имел в виду просто «понравился», ведь их всего двое? И оба такие скользкие. И Холли