немного времени еще имеется, присмотреться к нашим командармам, особенно к тем, кто, по версии самого Кобрина, или погиб во время Вяземского сражения, или в немецкий плен попал.

– Полагаете, товарищ Сталин? – мгновенно напрягся народный комиссар.

– Предполагаю, – мягко поправил Вождь. – Сейчас поясню. Сам посуди, сначала Карбышев, затем Пядышев – один бы в немецком лагере погиб, другой… ну, тут понятно. А Кобрин их, так уж получается, от неминуемой смерти спас. И теперь они еще немало пользы принесут. Улавливаешь мою мысль?

– Так точно, улавливаю и понимаю. Вот только… он же не в них, хм, подселялся?

– Понятно, что не в них, генералы все ж таки. А он тогда сначала комбатом был, затем дивизией командовал. Уровень, так сказать, не тот. Зато теперь – вполне тот. Генеральский уровень. Ну, понимаешь?

– Немедленно начну работу в этом направлении.

– Вот и хорошо. Кстати, Лаврентий, раз уж такое дело, ты и за собой смотри, а то, глядишь, и в тебя кого подселят… – добродушно ухмыльнулся Вождь.

Несмотря на то что сказанное было не более чем шуткой – и оба собеседника это прекрасно понимали, – Берия, скупо улыбнувшись, ответил достаточно серьезно:

– Ну, по моей линии фигурант вряд ли пойдет – он чистый армеец. А вот касаемо вас, товарищ Сталин, как Верховного Главнокомандующего, еще ничего не известно. Вот пройдет этот самый Кобрин командармскую практику, потом комфронта станет – а следующий уровень – это уже вы, так выходит.

– Гхм, не мели чушь, Лаврентий, – едва ли не впервые за долгие годы знакомства на миг стушевался Иосиф Виссарионович. – Это уже, пожалуй, слишком, да. Перебор. Не думаю.

– Простите, товарищ Сталин, я просто пошутил, – мгновенно покрывшись испариной, торопливо ответил наркомвнудел. – Виноват. Но и вы ведь тоже не всерьез?

– Конечно, не всерьез… – буркнул тот. – Ладно, посмеялись, и будет. А то договоримся до всяких… серьезных глупостей. Ты мне вот еще что скажи: предка его нашли?

– Нашли, товарищ Сталин, – испытав нешуточное облегчение, что удалось уйти от опасной темы (и мысленно выругав себя за сказанное), кивнул народный комиссар, ничуть не удивившись, что и об этом Вождь тоже отлично помнит. – Как только выпишут, сразу доставят в Москву, буквально через день-два.

– Почему так долго искали?

– Обычная военная неразбериха. Госпиталь, куда его комбриг Сенин доставил, на следующее утро немцы разбомбили. Часть персонала и раненых погибла, вся документация, разумеется, тоже оказалась уничтожена. Но… – Берия на миг замялся, подбирая подходящее слово, – Кобрина- старшего успели еще ночью отправить через переправу. Поскольку он находился без сознания, в тыловом госпитале записали так, как в сопроводительном листе значилось – «Кубрин». Всего-то в одной букве ошиблись, но пока все выяснилось, время и прошло. Иначе Зыкин его бы еще в августе обнаружил, когда к Сенину ездил. Так совпало, что и комбриг, и разведчик в одном госпитале на лечении находились. Такое вот совпадение, товарищ Сталин…

– Чего только на войне не случается, – задумчиво пробормотал Иосиф Виссарионович. – Как с ним дальше поступить планируешь?

– Сложно сказать, он, пожалуй, единственный, кто к нашим делам вовсе никакого отношения не имеет. Подлечим пока, побеседуем якобы в связи с некими особыми обстоятельствами, связанными с комбригом Сениным. Без подробностей, разумеется, незачем ему ни о чем знать. А там посмотрим. Может, в группу Зыкина определим, может, на спецкурсы управления особых отделов[2] отправим, им такие кадры ох как нужны. Ну, или просто на фронт вернется.

– В группе Зыкина ему делать нечего! – отрезал Сталин. – Сам ведь сказал, что незачем в лишние подробности посвящать. Поэтому и усложнять ничего не станем. И в тылу держать тоже. Грамотные разведчики с боевым опытом фронту нужны как воздух. Пусть воюет, а мы немножечко присмотрим и поможем, да? Думаю, когда Кобрина-младшего отыщем, ему будет интересно узнать, где прадед служит, не зря ж он его найти пытался. Понятно?

– Так точно, товарищ Сталин! Сделаем.

– Все, Лаврентий, теперь иди.

Когда народный комиссар покинул кабинет, Сталин вызвал секретаря. Дождавшись, пока Поскребышев принесет стакан с чаем и блюдце с лимоном и уйдет, беззвучно прикрыв за собой дверь, сходил в комнату отдыха, вернувшись с бутылкой армянского коньяка. Влив в дегтярно-черный напиток пару чайных ложек алкоголя, унес емкость обратно, беззвучно ступая по ковровым дорожкам мягкими кавказскими сапогами. Выдавив в чай лимон, сделал пару глотков[3]. И только после этого раскрыл лежащую перед ним папку. Быстро, практически не глядя, перелистнув несколько страниц, нашел нужную. Вчитался в знакомый текст. Снова потянувшись к подстаканнику, задумчиво пробормотал:

– Значит, говорите, пятого марта? Двенадцать лет всего осталось? А затем Никитка придет и все изгадит? Ну, это мы еще поглядим, товарищи потомки, сколько кому осталось и кто кому на смену придет… но не сейчас, попозже. Сейчас вовсе о другом думать нужно. Вязьма, да…