товарищ лейтенант государственной безопасности, лица склонен полагать, что попал в точку. Итак…

– Хватит! – решительно отрезал Зыкин. – Ну и зачем ты мне все это рассказываешь?

– Да, в общем-то, просто так, Витька, – тяжело вздохнул командарм. – Просто приятно пообщаться со старым другом, перед которым нет необходимости скрывать, кто я есть на самом деле. Добро, я тебя понял, сворачиваем разговор. Ты мне только одно скажи, вряд ли и ЭТО тоже такой уж секрет: если совсем подопрет – мне помогут? Не лично мне, конечно, а вообще? Армии, фронту?

Прежде чем ответить, Зыкин несколько секунд помолчал, затем решительно кивнул:

– Напрямую мне о подобном не докладывали, сам должен понимать. Но лично я думаю, что обязательно помогут!

– Вот и хорошо, вот и здорово. Особенно если танков подбросят, танки мне очень даже понадобятся. – Кобрин бросил взгляд на наручные часы и присвистнул. – Ого, почти половина четвертого. Нужно хоть немного поспать, наверняка через час разбудят.

Вспомнив кое о чем, Сергей широко улыбнулся:

– Слушай-ка, товарищ Зыкин, а что это у вас за группа «А» такая образовалась? Или тоже секрет?

– Откуда ты… – опешил лейтенант, тут же понимающе кивнув. – А, ну да, конечно. Понятно. Вообще-то да, это секретная информация.

– Мне снова угадывать или сам поделишься?

– Да какие уж от тебя секреты… Цель этой группы – как раз таких, как ты, разыскивать.

– Ну, я примерно так и думал. – Командарм опустился на стоящую в углу штабного помещения койку, застеленную солдатской шинелью, и с натугой стянул сапог с раненой ноги. Размотал портянку и, пошевелив пальцами, пожаловался товарищу:

– Каждый день повязку меняют, а все равно болит, зараза. Вить, там в соседней комнате место есть, можешь смело занимать. Обстановка, сам видишь, спартанская, но жить можно. Как там, твоего сержанта нормально разместили?

– Да, спасибо, он в особотделе переночует. Пока ты совещание заканчивал, я тоже туда сходил, представился да с товарищами познакомился. Нормально все, покормили даже.

Зыкин замялся, не решаясь задать последний из волновавших его вопросов.

– Слушай, я вот еще чего хотел спросить…

– Вить. – Кобрин криво ухмыльнулся. – Ну что ты ломаешься, словно барышня на первом свидании? Ответ «да».

– Точно? – Лицо лейтенанта просияло.

– Да, Витя, точно. Если меня не эвакуируют, я встречусь с твоим начальством. Угадал, ты про это спросить собирался?

– Так точно! – автоматически кивнул тот. – А если…

– Ты же знаешь, я – как и любой из моих товарищей – не в состоянии сопротивляться этому. Если ТАМ захотят – меня все равно отсюда в любой момент выдернут. И останется на моем месте очередной потерявший память командир. А вот если нет – полетим в Москву. Но мое условие ты помнишь: что бы ни случилось, воевать мне не мешать! Приказ твоего начальства – это одно, а безопасность столицы – совсем другое, думаю, сам понимаешь. Все, товарищ лейтенант, иди уже, это я тебе исключительно как старший по званию приказываю. Спокойной ночи…

Лейтенант Серышев, район Вязьмы, октябрь 1941 года

Высунувшись из башни, лейтенант Серышев вопросительно кивнул мехводу, оттиравшему ветошью измазанные тавотом руки. Стоящий рядом заряжающий держал наготове помятое ведро с водой и ополовиненный кусок серого хозяйственного мыла.

– Витя, ну чего там, машина в порядке? Поедем? Нужно наших догонять, через пару часов темнеть начнет.

– А куда денемся, командир, ясное дело, и поедем, и догоним. – Забросив подальше в кусты окончательно потерявшую былой вид тряпку, Цыганков подставил товарищу сложенные лодочкой ладони: – Лей, Степа, только помалеху, чтобы хватило, больно уж я извазюкался. Иначе тебе же и придется снова к ручью бежать.

– Да хватит, тарщ сержант, отмоетесь. Держите мыло. А нужно, так и сбегаю, тяжело мне разве?

– Добро. – Перекинув ноги через закраину люка, Василий спрыгнул на крышу МТО и уже оттуда спустился на землю.

Взгляд едва ли не против воли зацепился за обрамленную содранной краской свежую отметину на башне – след ушедшей в рикошет вражеской болванки. Память тут же подсказала, что совсем недавно, в августе, нечто подобное в его жизни уже было – там, под Лугой. В тот раз броня не выдержала – танкист до сих пор помнил отозвавшийся в ушах резкий звук, которого не смог заглушить даже наглухо застегнутый шлемофон, и короткую боль в пробитом крохотным осколком плече. И перевитый дымными клубами сгоревшего кордита лучик света, пробившийся сквозь узкую щель разорванного металла[18]. Сегодня броня не поддалась, так что все ограничилось просто звонким ударом, даже не замеченным в горячке боя. Твою мать, а ведь фашистский снаряд снова влепился аккурат напротив его места! Правда, «тридцатьчетверка» – вовсе не легкобронированный БТ, ему не то что чешская тридцатисемимиллиметровка не опасна, а даже, вон, полновесные немецкие семьдесят пять мэмэ, но все равно как-то неприятно…

Серышев сморгнул, усилием воли отгоняя нежданно нахлынувшие воспоминания о первом в его жизни бое, в результате которого он оказался в