звучащий у меня в голове и упрашивающий меня вернуться обратно.
– Заткнись, мать твою!
О небо, я разговариваю сам с собой…
In tanto dolore niente di sbagliato, niente, niente…[35] – пела девушка. У меня было свое мнение на этот счет: то, что я чувствовал, никак нельзя было назвать «нормальным». Это было чистое, невыносимое, сокрушительное безумие.
11. Силентиум
Я бросил свою машину на парковке симферопольского аэропорта, распорядился прислать сюда кого-то из людей Уайдбека и перегнать ее обратно в Лугано. Потом купил билет на ближайший самолет и еле-еле дополз до своего гейта. Это последнее, на что меня хватило, потом голова перестала мне служить. Перелет Симферополь-Стамбул-Милан я почти не помнил. Два раза я садился в самолет и тут же отключался. Два раза приземлялся и долго не мог понять, откуда и куда лечу. Пару раз мне звонил Альцедо, но я с трудом мог припомнить, о чем мы говорили.
Около полудня я прилетел в Милан, нашел машину, которую прислали за мной из Уайдбека, и обнаружил в салоне белокурого ребенка, нетерпеливо барабанящего пальцами по баранке. То, что это Альцедо, до меня дошло только спустя несколько долгих секунд.
– На тот случай, если ты подзабыл, то напоминаю, это я, твой замечательный во всех отношениях братишка, – ухмыльнулась «девочка», обнажая ряд белоснежных маленьких зубов.
– Да, теперь вспомнил, – проворчал я, заползая в машину. – Не поверю, что ты вытащил свою задницу из кровати, чтобы навернуть сюда за мной сотню километров.
– Сам в шоке. Но раз уж это чудо свершилось, то мне не терпится услышать все подробности о «миссии спасения». Судя по твоему видочку, мамочка с дочкой мяли тебя в объятиях сутки без остановки, – ржет Альцедо, выводя машину на оживленную трассу.
«Объятия» – это слово тут же съездило мне по нервам.
– Даже не знаю, с чего начать.
– С себя. Ты выглядишь так, как будто тебя всю ночь мололи через мясорубку. Интересно послушать…
– Просто не выспался, – отмахнулся я, изо всех сил пытаясь задавить иронию в голосе: обо всем, что произошло в Симферополе, мне не хотелось думать, не говоря уже о том, чтобы болтать. – Все прошло нормально, все остались довольны.
Альцедо оборвал мою реплику взрывом хохота.
– Сегодня ночью, – сказал он, как только перестал клокотать от смеха, – ты в не самых приличных выражениях сообщил мне по телефону, что вся эта поездка была несусветной ошибкой, что я в очередной раз оказался прав и что давно ты не чувствовал себя так дерьмово.
Сначала мне показалось, что Альцедо попросту разыгрывает меня, но где-то в подкорке шевельнулось воспоминание, что я действительно говорил нечто подобное, пытаясь перехватить минуту-другую сна в стамбульском аэропорту.
– Ладно, – сдался я. – Твоя взяла.
– Я весь внимание, – защебетал он.
– С одним условием. За руль сяду я.
– Это еще зачем? – хихикнул Альцедо, но, изучив мою физиономию, молча остановил машину у обочины и пересел на пассажирское место.
Я рассказал ему обо всем, включая похищение Лики и убийство одного из ее похитителей. Альцедо молчал, выкатив глаза и приоткрыв рот.
– Именно такой реакции я и боялся, когда попросил тебя пересесть на пассажирское. Но это не самое страшное.
– Только не говори, что силентиум не сработал. Этого я точно не переживу!
Едва сдерживаю улыбку. Да, у него, бестии, углеродное волокно вместо нервов…
– У меня сверхсильные остаточные реакции, вплоть до потери контроля над телом. Я убил человека, когда потерял с телом связь.
– Я же говорил тебе! Говорил! С чего все это началось?
– С этой девушки, которая свалилась под нашу машину в Киеве. Феликс был влюблен в нее. Сдвинут на ней так, что был готов убивать каждого, кто прикоснется к ней. Он узнал одного из тех, к кому она села в машину, а дальше… как секундное помешательство: я чувствовал все, что когда-то чувствовал Феликс, мыслил, как он, и не испытывал никаких сомнений, когда без остановки жал на спусковой крючок. Всадил в жертву всю обойму транквилизатора.
Молчим. Есть о чем помолчать.
