– Этого не может быть, этого не может быть, – повторяла она голосом человека, который только что увидел невероятный фокус. Я затаил дыхание в предвкушении новой выходки: что теперь? Попытается взять у меня образец крови для ДНК-диагностики?
Но ее взрывоопасный энтузиазм вдруг иссяк. Она отстранилась и притихла, опустив руки и уронив лоб в ладони. Слезы. Слезы бессилия и разочарования. Мне тут же захотелось утешить ее – то ли потому, что горе было столь настоящим, то ли потому, что ее длинные темные волосы и фигура – до одури, до рези в глазах напоминали мне Катрину. Я привлек ее к себе и решил не отпускать, пока она не успокоится.
– Мне жаль, – сказал я, чувствуя, как замедляется ее дыхание и перестают вздрагивать плечи. Происходящее ввергло меня в легкое замешательство. Я знал, что лучшее, что можно для нее сделать, – это как можно сбить ее с толку и выпроводить из своей жизни, но что-то в этом сценарии…
Она крепче прижалась ко мне и обняла за шею. И в этом движении, выпрашивающем утешения и покровительства, я не смог вовремя распознать уловку, а когда ее пальцы погрузились в мои волосы – было уже поздно. Она знала о шраме на моем затылке и теперь пожелала убедиться в его отсутствии!
Нет, это была не просто злость. Это был взрыв ядерного реактора. Моя новая знакомая обрушила на мою голову тайфун отборнейших – и я не сомневался, что справедливейших – ругательств. О, этот Феликс постарался на славу, если смог посеять в ней такую термоядерную ненависть. Ненависть, которая придавала этому хрупкому подростку неимоверную силу, скорость и точность: я слишком поздно сообразил, на что она способна. Понял только тогда, когда ее пальцы, сжатые в кулак, врезались в мою переносицу.
Из носа хлынула кровь, а нервы полоснула такая боль, какой я давно не испытывал. Я выбросил вперед руку, совершенно точно уверенный в том, что за первым ударом последует попытка совершить второй, поймал ее за локоть и больно сжал. Но она даже не пикнула: ее голова вдруг свесилась на бок, а руки безжизненно повисли.
Ее зрачки слабо реагировали на свет, пульс и дыхание были в норме. Обморок. Судя по всему, результат истерики.
Пора со всем этим заканчивать. Так будет лучше для всех. Я открыл бардачок и достал шприц с силентиумом. Всего одна инъекция – и она забудет обо всем, что здесь произошло. Останется просто вызвать такси и исчезнуть до того, как она придет в себя.
Снимаю колпачок со шприца. Тонкая рука, голубые вены на сгибе локтя, перевожу взгляд на ладонь и… останавливаюсь. Ее ладонь покрыта едва заметными светлыми шрамами. Расправляю вторую – то же самое. Похоже, что она когда-то проехалась ладонями по битому стеклу.
Мои пальцы рефлекторно сжимаются в кулак. Очередной высоковольтный разряд остаточных реакций. Я внезапно вижу ее на больничной койке: ее руки и ноги перебинтованы, кислородная маска на белом бескровном лице (о боги, человек в бинтах, которого я столько раз видел во сне, – это тоже она!) я смотрю на нее в проем полуоткрытой двери и чувствую неконтролируемое желание, желание на грани одержимости, убить того, кто сделал с ней это.
Закрываю глаза, пытаясь стряхнуть странное оцепенение и выбросить из головы эти неудобные чувства – чужие чувства к чужому человеку. Но мозг тут же подбрасывает мне новое воспоминание из «прошлой жизни»: эта девочка обнимает Феликса и плачет. Я смотрю на нее его глазами и знаю, что на моей голове повязка, под которой десятисантиметровое рассечение осколком бутылочного стекла. Его нос сломан, повреждено несколько ребер и шейные позвонки. Я заново чувствую всю эту боль, пульсирующую в голове.
Эта девочка никогда не питала к нему добрых чувств, но на этот раз перестает держать дистанцию, говорит с ним, смотрит с ним его любимые фильмы, сидит на краю его кровати. Она ему не подружка и не сестра, но что-то заставляет ее проводить время с ним рядом… Кто она ему? Пытаюсь проникнуть в чужую память. Наконец мне это удается: она дочь человека, который женился на матери Феликса. Она недолюбливала и побаивалась своего сводного брата, и было за что. Феликс был готов убить всех, кто посмеет ее обидеть, но одновременно с этим страдал навязчивой идеей обладать ею. Во что бы то ни стало. Даже вопреки ее воле. Например, горсть снотворного, подмешанная в чай, что может быть проще? Я копаюсь в памяти, пытаясь понять, удалось ему это в конце концов или нет, – но безуспешно…
Всевозможные психические отклонения на почве любовной горячки уже не удивляют меня, и все же меня захлестывает отвращение. Не только к Феликсу, но и к тому, что собираюсь сделать я сам. Потому что мои методы не сильно отличаются от его методов: получить желаемое, не прилагая особенных усилий, – а просто накачать ее химией, сделать так, чтобы она попросту ничего не вспомнила.
Я перевожу взгляд с руки на ее лицо. Спокойное, умиротворенное лицо, уверенный подбородок, на щеке – кровоподтек, над ключицей – едва заметный шрам от катетера. Что если она заслуживает знать, что случилось с ее дорогим Феликсом? С минуты на минуту она может прийти в себя, а я первый раз в жизни не могу быстро и уверенно принять решение.
Если я не сделаю инъекцию сейчас, то придется расхлебывать кашу.
Если я сделаю укол, то больше никогда ее не увижу.
Из разбитого носа на ворот моей рубашки капает кровь. Ладно, один-ноль! Хотя бы за отлично поставленный удар. Правда, какое же сейчас, черт возьми, неподходящее время и место для разговоров…
Я бросил шприц обратно в бардачок и стал искать ручку и бумагу. Ручка нашлась, а вот с бумагой было туго. Мне на глаза попалась стопка маячков для окольцовки. Я развернул в пальцах тонкую полимерную ленту, похожую на бумагу, и втиснул на нее несколько строк:
